Н.С. Лесков
480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников
Зенкевич Светлана Игоревна. Жанр святочного рассказа в творчестве Н. С. Лескова: Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01: СПб., 2005 224 c. РГБ ОД, 61:05-10/958
Введение
Глава 1. «Святочная» тема в раннем творчестве Лескова (1860-е - начало 1870-х годов) 21
1. «Житие одной бабы» 22
2. «Некуда» 29
3. «Островитяне» 35
4. «На ножах» 47
5. «Соборяне» 53
Глава 2. Человек в святочном рассказе Лескова 58
1. Человек и мир в святочном рассказе Лескова 60
2. «Праведник» в святочном рассказе Лескова 87
3. Сквозные образы в святочных рассказах Лескова («Зверь» и «Скрытая теплота») 102
Глава 3. Святочный рассказ в свете литературных контактов Лескова с писателями-современниками 123
1. Святочный рассказ у Н. С. Лескова и Ф. М. Достоевского: «Христос в гостях у мужика» и «Мальчик у Христа на елке» 126
2. Проблема святочного рассказа в диалоге Н. С. Лескова с А. С. Сувориным 144
3. Святочный рассказ в контексте творческого диалога Н. С. Лескова и Л. Н. Толстого 169
Заключение 194
Литература 198
Приложение 212
Публикации С. И. Зенкевич по теме диссертации 224
Введение к работе
Творческое наследие Николая Семеновича Лескова (1831-1895), работавшего в период переоценки и переосмысления привычных форм в русской реалистической литературе - превращения их «в систему подвижных, изменчивых, постоянно развивающихся и обновляющихся видов и жанров» 1 , - богато и разнообразно. Писатель внес свой вклад в развитие романа, явился одним из первооткрывателей хроники и «проложной» легенды, попробовал силы в драме и в лиро-эпическом жанре (арабеска), создал большое количество разноплановых рассказов, при этом всю жизнь оставаясь ярким публицистом. Подчеркивая неповторимый облик своих произведений, Лесков, как известно, зачастую снабжал их оригинальными подзаголовками 2 .
Среди пестроты и многообразия малых эпических форм в творческом наследии писателя особое место принадлежит святочному / рождественскому рассказу.
Общее число лесковских святочных рассказов насчитывает, по нашим дан-ным, двадцать пять произведений. Интерес к «святочной» теме Лесков обнаружил еще в начале 1860-х годов, систематически вводя в ранние романы и повести приуроченные к Рождеству и святкам эпизоды. Первое произведение с подзаголовком «Рождественский рассказ» - «Запечатленный ангел» - появилось в 1873 г., последний святочный рассказ «Пустоплясы» был создан за два года до смерти, в 1893 г. В декабре 1885 г. Лесков объединил двенадцать рассказов в специальный святочный сборник.
Святочный рассказ не раз становился для писателя объектом теоретического осмысления. Мысли Лескова отразились в статьях и письмах, а также непосред-
1 Фридлендер Г. М.
Поэтика русского реализма: Очерки о русской литературе XIX века. Л.,
1971. С 166.
2 Многочисленные и разнообразные подзаголовки произведений Лескова свел воедино Д. С.
Лихачев. См.: Лихачев Д. С.
Особенности поэтики произведений Н. С. Лескова // Лесков и
русская литература. М., 1988. С. 13-14.
3 В хронологической последовательности эти рассказы представлены в Приложении в конце
ственно в тексте многих художественных произведений (этот факт дал возможность современным исследователям увидеть в Лескове первого теоретика святочного рассказа 5). Так, например, в письме к И. С. Аксакову от 9 декабря 1881 г. Лесков указывает, что создал «рассказец рядового святочного содержания» . Переработанный к святочному сборнику рассказ «Штопальщик» начинается так: «Преглупое это пожелание сулить каждому в новом году новое счастие, а ведь иногда что-то подобное приходит. Позвольте мне рассказать вам на эту тему небольшое событьице, имеющее совсем святочный характер» . О жанровом каноне идет речь в первом абзаце неоконченного святочного рассказа «Маланьина свадьба»: «Я расскажу вам, достопочтенные читатели, небольшую историйку, сложившуюся по всем правилам рождественского рассказа: в ней есть очень грустное начало, довольно запутанная интрига и совершенно неожиданный веселый конец» 8 . Фабулу рассказа «Уха без рыбы» (1886) Лесков в нескольких словах определяет как «простое дело на святочный узор, с доброде-тельством» 9 .
По мысли Лескова, святочный рассказ - «это такой род литературы, в котором писатель чувствует себя невольником слишком тесной и правильно ограниченной формы. <...> автор неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую к программе» 10 . Поэтому от писателя требуется показать «такое собы-
Вообще Лесков оставил целый ряд теоретических размышлений по поводу своих произведений. Широко известна, например, характеристика хроникальной формы романа из первой главы повести 1874 г. «Детские годы. (Из воспоминаний Меркула Праотцева)»: «Я не стану усекать одних и раздувать значение других событий: меня к этому не вынуждает искусственная и неестественная форма романа, требующая закругления фабулы и сосредоточения всего около главного центра. В жизни так не бывает. Жизнь человека идет как развивающаяся со скалки хартия, и я ее так просто и буду развивать лентою в предлагаемых мною записках» (ЛесковН. С. Собр. соч.: В 11 т. М, 1956. Т. V. С. 279).
См.: Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995. С. 181; Кретова А. А. «Будьте совершенны...» (религиозно-нравственные искания в святочном творчестве Н. С. Лескова и его современников). М.; Орел, 1999. С. 162.
6 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М, 1956. Т. XI. С. 256.
7 ЛесковН. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. VII. С. 93.
8 Литературное наследство. Т. 101: Неизданный Лесков. Кн. 1. М., 1997. С. 466.
9 Новь. 1886. Т. VIII. № 7. С. 352.
10 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. VII. С. 433.
тие из современной жизни русского общества, где отразился бы и век и современный человек, и между тем все бы это отвечало форме и программе святочного рассказа» п. Подчас Лесков жаловался на инертность формы: «Форма рождественского рассказа сильно поизносилась. <...> Я совсем не могу больше писать этой формой» . Как следует уже из этих кратких высказываний, писатель имел вполне внятное представление о том, какая огранка требуется материалу, выделял формальную и содержательную сторону святочного рассказа, -иначе говоря, видел в нем жанр (в современном смысле этого термина 13).
Таким образом, святочный рассказ можно с достаточным основанием считать одной из жанровых доминант творчества Лескова. Создавая тексты, писатель постоянно размышлял о задачах святочного рассказа, то есть творческая практика шла рука об руку с теорией. Этот жанр, видимо, вполне отвечал этическим и эстетическим установкам писателя и был им хорошо осмыслен. Поэтому представляется вполне правомерным и актуальным рассмотрение одного из ведущих лесковских жанров в проекции на творчество писателя в целом. Нас будет интересовать, как под пером Лескова зародился и развивался святочный рассказ, как преломились в нем разрабатывавшиеся писателем принципы сюже-тосложения, приемы повествования.
Святочный рассказ как жанр русской литературы к настоящему времени достаточно хорошо изучен 14 . В работах Е. В. Душечкиной, Н. Н. Старыгиной, X. Барана, О. Н. Калениченко прослежены происхождение и эволюция святочного рассказа 15 . Подробно рассмотрен вклад отдельных писателей (прежде всего,
12 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. Т. XI. С. 406.
13 По замечанию Д. С. Лихачева, «под "жанром" Лесков разумеет жанровые картины» {Лиха
чев Д. С.
Особенности поэтики произведений Н. С. Лескова. С. 15).
14 Исследования святочного рассказа вынесены нами в отдельный раздел списка литературы.
15 См.: Душечкина Е. В.
Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995; Стары
гина Н. Н.
Святочный рассказ как жанр // Проблемы исторической поэтики. Вып. 2: Худо
жественные и научные категории. Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1992. С. 113-127; Баран X.
Дореволюционная праздничная литература и русский модернизм // Баран X. Поэтика рус-
Лескова и Чехова) в развитие этого жанра. В работе М. А. Кучерской поставлен вопрос о жанровом каноне святочного рассказа 17 . Н. В. Самсонова предприняла попытку типологически выявить константы так называемого «рож-is дественского текста» .
Святочные рассказы Лескова исследованы в проекции на жанровую традицию (Е. В. Душечкина) и в сопоставлении с другими циклами писателя (Н. Н. Старыгина, П. Г. Жирунов). Выявлены источники религиозно-этических исканий Лескова как автора святочных рассказов, произведения писателя прочитаны в контексте святоотеческой литературы (А. А. Кретова). Вместе с тем вопрос о месте жанра святочного рассказа в контексте творчества Лескова, на наш взгляд, пока остается открытым.
Проблема жанра в творчестве Лескова: история изучения
Рассмотрим в общих чертах историю изучения лесковских жанров, насчитывающую не одно десятилетие. Активный интерес к жанровой природе творчества писателя в значительной степени проявился в исследованиях И. П. Виду-эцкой и И. В. Столяровой. И. П. Видуэцкая напрямую поставила проблему своеобразия жанра рассказа у Лескова, представляющую «большой историко-лите^-ратурный и теоретический интерес» 19 , и - в соответствии с разработкой писате-
ской литературы начала XX века. М., 1993. С. 284-328; Калениченко О. Н. Судьбы малых жанров в русской литературе конца XIX - начала XX века (святочный и пасхальный рассказы, модернистская новелла). Монография. Волгоград, 2000 и др.
16 Помимо уже упоминавшихся работ Е. В. Душечкиной и А. А. Кретовой, см. также: Тол
стогубое П. Н.
Рождественские рассказы в творчестве Чехова // Изучение поэтики реализма:
Межвуз. сб. науч. трудов. Вологда, 1990. С. 48-59; Собенников А. С.
«Между "есть Бог" и
"нет Бога"...»: (о религиозно-философских традициях в творчестве А. П. Чехова). Иркутск,
1997. Главы V, VI; Капустин Н. В.
«Чужое слово» в прозе А. П. Чехова: Жанровые трансфор
мации. Иваново, 2003. Глава II и др.
17 См.: Кучерская
М А.
Русский святочный рассказ и проблема канона в литературе нового
времени. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1997.
18 Самсонова Н. В.
Рождественский текст и его художественная антропология в русской ли
тературе XIX - первой трети XX вв. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 1998.
19 Видуэцкая Ц. П.
Жанр рассказа в творчестве Н. С. Лескова // Науч. докл. высшей школы:
Филол. науки. 1961. № 2 (14). С. 92.
лем малой эпической формы - предложила убедительную периодизацию его творчества.
Если внимание И. П. Видуэцкой было сосредоточено на рассказах Лескова, то И. В. Столярова в посвященной Лескову главе академической «Истории русского романа» рассмотрела творчество писателя под углом зрения крупной формы. Как подробно прослежено в указанной работе, Лесков, потерпев относительную неудачу в создании так называемого «общественного романа», отказался от злободневных тем. Он обратился к истории, разработав при этом ори-гинальную жанровую форму романа-хроники.
И. П. Видуэцкая и И. В. Столярова обнаружили оригинальность Лескова в подходе к традиционным жанрам и отметили свойственную ему тенденцию к разработке новых жанровых форм. Наследие писателя было охвачено sub spe-ciae романа, с одной стороны, и рассказа, с другой. Исследователи выявили связь жанрового состава лесковского творчества с мироощущением писателя, с основополагающими принципами его литературной деятельности.
Заинтересованное и свободное отношение Лескова к проблеме жанра, разработку писателем новых жанровых модификаций отметил и раскрыл чешский исследователь В. Костршица 21 .
Вслед за «общими» работами увидели свет концептуальные «частные» исследования: в них рассматриваются отдельные жанры, к которым обращался Лесков, и уясняется, в чем состоит их значение в творчестве писателя. Н. Л. Су-хачев и В. А. Туниманов показали многозначность легенды у Лескова. Это и жанр (то есть, в первую очередь, так называемые «обстановочные» легенды), и вместе с тем «процесс формирования мифических образов» . Слово «развитие», вынесенное в заглавие цитируемой работы, передает динамичность само-
20 Столярова И. В.
Роман-хроника Лескова // История русского романа: В 2 т. Т. II. М; Л.,
1964. С. 416-438.
21 Костршица, Владимир.
О жанровом своеобразии прозы Н. С. Лескова // Филологические
науки. 1974. № 2. С. 70-75.
22 Сухачев Н. Л., Туниманов В. А.
Развитие легенды у Лескова // Миф. - Фольклор. - Литера
тура. Л., 1978. С. 115.
го процесса мифотворчества, который чутко фиксировался Лесковым при разработке им жанра легенды.
Изучению жанрового своеобразия лесковской прозы посвящены работы А. В. Лужановского. Исследователь предпринял попытку сформулировать жанровые признаки рассказа, характерные именно для творчества Лескова. В качестве основного признака была выделена «документальность повествования» 23 . Также А. В. Лужановский не раз обращал внимание и на важность авторского жанрового определения «рассказ».
Изучение лесковских жанров активизируется на рубеже тысячелетий. Предлагаются новые параметры для выявления не выделявшихся ранее жанровых форм (так, Т. В. Алексеева выделяет условную жанровую форму, преобладающую в творчестве Лескова в 1870-е годы, - «рассказ для убеждения» 24). Высказываются справедливые мнения о недостаточной расчлененности художественных и публицистических жанров у Лескова, о постоянной диффузии моти-вов, тем и образов, используемых писателем. Представленные в творчестве Лескова жанры исследуются и с позиции их истоков (например, в работе О. Б. Хабаровой отдельные письма Лескова оригинально возводятся к жанру челобитной 26 ; древнерусские корни некоторых лесковских жанровых форм раскры-вает Е. В. Яхненко). Вновь предпринимаются попытки выявления закономерностей в построении и эволюции рассказов писателя 28 . Изучаются творческие
23 Лужановский А. В.
Документальность повествования - жанровый признак рассказов Н. С.
Лескова//Русская литература. 1980. №4. С. 144-150.
24 Алексеева Т. В.
«Рассказ для убеждения» и литературная позиция Н. С. Лескова 1870-х го
дов // Проблемы литературных жанров. Материалы VII научной межвузовской конференции
4-7 мая 1992 г. Томск, 1992. С. 79-81.
25 См., например: Яндиев Ш. Д.
Проблематика и поэтика произведений Н. С. Лескова 1880-х
годов. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1991; Леонова Б. А.
Жанр мемуарного очерка
в творчестве Н. С. Лескова 1880-х годов. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Орел, 2003.
26 Хабарова О. Б.
Жанр челобитной в эпистолярном наследии Н."С. Лескова // Вестн. Моск.
ун-та. Сер. 9. Филология. 1997. № 4. С. 138-141.
Яхненко Е. В. Жанровые традиции древнерусской литературы в творчестве Н. С. Лескова. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2002.
28 См., например: Жирунов 77. Г. Жанр рассказа в творчестве Н. С. Лескова 80-90-х годов XIX века (проблемы поэтики). Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 2004.
искания Лескова в области малых жанровых форм вообще 29 . Наконец, жанры осмысляются с точки зрения основ лесковского мировоззрения 30 .
Исследователи, независимо от конкретного локального материала, стремятся показать оригинальность лесковского подхода к тому или иному жанру и вместе с тем следование традиции, связать разработку писателем отдельного жанра с фундаментальными принципами его творчества.
Цель и задачи исследования
Общая цель предпринимаемого исследования - определить место и значение святочного рассказа в творческом наследии Лескова. Для достижения поставленной цели предполагается решить следующие задачи:
проследить за разработкой «святочной» темы в раннем творчестве Лескова;
определить основные типы героев в лесковских святочных рассказах;
выявить в святочных рассказах Лескова наиболее характерную сюжетную схему;
охарактеризовать теоретическое осмысление Лесковым жанра;
рассмотреть творческие взаимоотношения Лескова как автора святочных рассказов с некоторыми писателями-современниками, также обращавшимися к этому жанру.
Методология исследования
Решению поставленных в предлагаемом исследовании задач служит комплексный подход к материалу, сочетающий историко-литературный, типологический и структурно-семантический методы. Методологическая неоднород-
29 ШмелеваЮ. В.
Поэтика малых жанров Н. С. Лескова (1880-1890-е годы). Автореф. дис. ...
канд. филол. наук. Иваново, 2001.
30 См., например: Угдыжекова О. В.
Этико-философские основы жанровых поисков Н. С.
Лескова 1870-х годов. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Томск, 1998; ДолитнаИ. В.
Н. С.
ность объясняется спецификой материала и задач исследования, предполагающего, с одной стороны, воссоздание под определенным углом зрения историко-литературного контекста творческой деятельности Лескова, с другой, - анализ отдельных произведений и соотнесение друг с другом текстов, созданных в пределах одной жанровой традиции, уяснение их общности (в отвлечении от конкретных исторических условий).
Материал исследования
Материалом настоящего исследования служат тексты, которые Лесков создал в русле «святочной» традиции и, так или иначе, обозначил свое жанровое решение. Основной критерий отбора произведений - «указание» на принадлежность текста «святочному» жанру, данное самим Лесковым.
Корпус этих произведений в принципе неоднороден: одни рассказы сразу создавались как святочные, другие были, по выражению самого писателя, «при-норовлены» к святочным в результате позднейшей переработки, чаще всего -формальной (в связи с включением их в сборник 1886 г.). Отдельные рассказы, напротив, перестали быть святочными, так как автор вывел их за пределы жанра.
Среди святочных рассказов Лескова можно выделить следующие группы: 1) Рассказы, которые Лесков при первой публикации (25 декабря) снабдил жанровым подзаголовком «святочный рассказ» или «рождественский рассказ» («Запечатленный ангел», «На краю света», «Белый орел», «Христос в гостях у мужика», «Зверь», «Жемчужное ожерелье», «Грабеж», «Пустоплясы»). (Также сюда относится неоконченный святочный рассказ «Маланьина свадьба».)
Лесков 1870-х годов: Тип художественного мышления и динамика жанров. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Иваново, 2001.
31 В письме к В. А. Гольцеву от 14 ноября 1888 г., предлагая в журнал «Русская мысль» рассказ «Аскалонский злодей», Лесков отмечает: «приноровлено к рождеству Христову» [Лесков Н. С Собр. соч.: В И т. М., 1956. Т. XI. С. 399).
Рассказы, «рождественская» природа которых эксплицируется в заглавии («Рождественский вечер у ипохондрика», «Рождественская ночь в вагоне (Путешествие с нигилистом)», «Под Рождество обидели») (все они также опубликованы 25 декабря).
Рассказы, которые изначально не были отнесены автором к интересующему нас жанру и подверглись переработке впоследствии - в основном, в связи с комплектованием лесковского сборника 1886 г. «Святочные рассказы» («Дух госпожи Жанлис», «Маленькая ошибка», «Старый гений», «Жидовская кувырколлегия», «Обман», «Отборное зерно»). Сюда же отчасти можно отнести рассказ «На краю света», который мы уже упоминали выше (известна ранняя «несвяточная» редакция «Темняк»). Минимальной жанровой правке подвергся рассказ «Привидение в Инженерном замке».
Рассказы, которые Лесков изначально рассматривал как святочные, а затем отказался от такого жанрового решения (это «Рождественский вечер у ипохондрика», впоследствии превращенный в «Чертогон», и «Александрит», включенный в сборник «Рассказы кстати», а не в «Святочные рассказы»). Сюда же может быть включен уже упоминавшийся в составе первой группы рассказ «Белый орел», который впервые был опубликован как святочный, а в дальнейшем стал перепечатываться с другим подзаголовком - «фантастический рассказ».
Автор настоящего исследования обращается также: к романам и повестям Лескова, в состав которых входят «святочные» фрагменты («Житие одной бабы», «Некуда», «Островитяне», «На ножах», «Соборяне»); к публицистике писателя (к тем его статьям, в которых он размышляет о жанре святочного рассказа); к произведениям других жанров; а также к письмам, которые, позволяя
проследить творческую историю его рассказов, отражают творческое отношение писателя к жанру, ощущение им подвижности жанра.
В то же время необходимо оговориться, что не все святочные рассказы Лескова в работе рассмотрены одинаково подробно. Меньше внимания уделено юмористическим рассказам 1880-х гг. Мы стремились, в первую очередь, выявить общие закономерности в постижении писателем жанра.
Таким образом, объект предпринимаемого исследования - творчество Лескова в целом, предмет - размышления писателя о жанре святочного рассказа и его произведения, созданные в русле этой жанровой традиции.
Ключевые понятия исследования
Охарактеризуем в общих чертах ключевые понятия предлагаемого исследования - жанр и святочный рассказ.
Под жанром в настоящем исследовании понимается содержательная художественная форма, исторически сложившаяся система способов организации произведения 32 . Понятие литературного жанра, в первую очередь, подразумевает «известную типовую общность художественной структуры группы произведений»" 33 . Писатель, мыслящий жанрами, создавая произведение, так или иначе, проецирует его на некое множество текстов того же жанра: «Конкретное содержание может быть неистощимо разнообразным. Но в самой конструкции хранится опыт всего предшествующего творчества» 34 . При этом «общей содержательной основой самых разнообразных по идейной направленности произведений одного жанра является то, что они рассматривают действительность в свете одной и той же формулы мира, акцентируют внимание на одних и тех же
32 О жанре как исторической категории и об исторически меняющихся принципах выделения
жанров см.: Лихачев Д. С.
Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 40-41; Аверинцев
С. С.
Историческая подвижность категории жанра: Опыт периодизации // Историческая поэ
тика: Итоги и перспективы изучения. М., 1986. С. 104-116.
33 Степник Ю. В.
Системы жанров в историко-литературном процессе // Историко-литера
турный процесс: Проблемы и методы изучения. Л., 1974. С. 168.
3 * Гачев Г. Д., Кожинов В. В. Содержательность литературных форм // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. М., 1964. С. 25.
принципиальных отношениях между человеком и жизнью» . Поэтому при рассмотрении категории жанра в предлагаемом исследовании принципиально важно понятие контекста.
Святочный рассказ, несмотря на пестроту и многочисленность текстов, принадлежащих разным эпохам и разным писателям, тем не менее, весьма легко узнаваем. Попытки выделить характерные черты этих произведений предпринял уже сам Лесков. В рассказе «Жемчужное ожерелье» (1885) он писал: «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера - от рождества до крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец - чтобы он оканчивался непременно весело. <...> он должен быть истинное происшествие (выделено Лесковым. - С. 3.)» 36 . «Теория» Лескова не утратила актуальности и по сей день: этот фрагмент имеет высокий «индекс цитируемости» (хотя специально ему посвящена только одна работа 37).
В предлагаемом исследовании мы в самом общем виде определим святочный рассказ как рассказ о случившемся в период зимних праздников чуде, который осмыслен автором в контексте определенной литературной традиции. Иначе говоря, святочный рассказ можно распознать по следующим признакам:
хронологическая приуроченность;
наличие «элемента чудесного» (Лесков);
Теперь обратимся подробнее к каждому из указанных признаков.
35 Лейдерман Н. Л. Движение времени и законы жанра. Свердловск, 1982. С. 22.
36 Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. М, 1956. Т. VII. С. 433.
37 ДушечкинаЕ. В.
«От святочного рассказа непременно требуется...» (Н. С. Лесков и тради
ция русского святочного рассказа) // Русская литература и культура нового времени. СПб.,
1994, С. 94-107. Чуть позже эта работа была включена отдельной главой в монографию
«Русский святочный рассказ: Становление жанра» (СПб., 1995).
1. Хронологическая приуроченность - наиболее очевидный показатель отнесенности произведения к интересующему нас жанру (хотя и не самодостаточный). Святочный рассказ является жанром так называемой «календарной словесности» (этот термин предложен и введен в научный оборот Е. В. Душечки-ной). Основной категорией «календарной словесности» является категория времени: «календарный» текст «провоцируется» определенным календарным периодом и связан с этим периодом содержательно и сюжетно 38 . Временная приуроченность может быть внешней и внутренней 39 . Внутренняя хронологическая привязка составляет хронотоп произведения (в нашем случае - хронотоп святочный 40); чаще всего она представлена специальными формулами 4 \ Внешняя - это связь текста с внетекстовой сферой, прежде всего - с временем функционирования самого рассказа. В произведении могут быть и обе привязки, и по одной; в редких случаях обе отсутствуют.
2. Не менее характерный для святочного рассказа «элемент чудесного» , в первую очередь, играет важную роль в сюжетно-композиционной структуре
43 u 44 г)
произведения, являясь своего рода новеллистической пуантои. В произведениях этого жанра, как правило, происходит событие, которое, так или иначе, связано с вмешательством иррационального начала - крестной или нечистой
38 См.: Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. С. 6 и далее.
39 См.: Там же. С. 11.
40 Святки - двенадцатидневный период между Рождеством и Крещением.
41 Например, рассказ Лескова «Запечатленный ангел» начинается так: «Дело было о святках,
накануне Васильева вечера» (Лесков Н. С.
Собр. соч.: В 11 т. М., 1956. Т. IV. С. 320).
42 Это выражение Лескова из Предисловия к своему сборнику «Святочные рассказы» (СПб.;
М., 1886. С. II).
43 Попутно отметим, что «раздел чудес» - один из выразительных элементов агиографичес
кого канона - сыграл весомую роль в формировании жанров сюжетного повествования в
русской литературе. См. об этом: Дмитриев Л. А.
Сюжетное повествование в житийных па
мятниках конца ХШ-XV в. // Истоки русской беллетристики: Возникновение жанров сюжет
ного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970. С. 229-232.
44 Это отмечено в работе: Калениченко О. И.
Судьбы малых жанров в русской литературе
конца XIX - начала XX века (святочный и пасхальный рассказы, модернистская новелла).
Монография. Волгоград, 2000. С. 4.
силы. Этот признак коррелирует с хронологической приуроченностью святочного рассказа: «чудесное» событие сопряжено с определенным календар-
ным временем - с праздником.
Размышляя о святочном рассказе, Лесков особое внимание уделил категории «чудесного», которая в его собственных произведениях трактуется обычно не без полемического отталкивания от литературной традиции. В Предисловии к сборнику «Святочные рассказы», он отметил: «Предлагаемые в этой книге двенадцать рассказов написаны мною разновременно, преимущественно для новогодних номеров разных периодических изданий. Из этих рассказов только немногие имеют элемент чудесного - в смысле сверхчувственного и таинственного. В прочих причудливое или загадочное имеет свои основания не в сверхъестественном или сверхчувственном, а истекает из свойств русского духа и тех общественных веяний, в которых для многих, - и в том числе для самого автора, написавшего эти рассказы, заключается значительная доля странного и удивительного» 47 . Своеобразное продолжение этого Предисловия представляет собой «рамочная» дискуссия из лесковского рассказа «Уха без рыбы» (1886), участники которой высоко оценивают попытку Лескова «соблюсти требования святочного рассказа без рутинного привлечения к участию чертовщины и вся-
ких иных таинственных и невероятных элементов» .
Специально оговорив характер чуда в своих произведениях, Лесков, на наш взгляд, во многом предопределил позднейший исследовательский подход к свя-
См. об этом в работах М. А. Кучерской, например: Кучерская М. Вечность среди комнаты // Святочные рассказы: Рассказы. Проповеди. М., 1996. С. 13. Мотивы, характерные для святочного рассказа, сведены в один ряд Е. В. Душечкиной. См.: Душечкина . В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. С. 200-206.
46 Ю. М. Лотман, не занимавшийся специально святочным рассказом, тем не менее, выявил
его типологическую общность с так называемым «петербургским» рассказом. Первый стро
ится на «временной фантастике», второй - на «пространственной». Лотман Ю.М.
Символи
ка Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. II:
Статьи по истории русской литературы XVIII - первой половины XIX века. Таллинн, 1992.
С. 16.
47 Лесков Н. С. Святочные рассказы. СПб.;М., 1886. С. П.
48 Новь. 1886. Т. VIII. № 7. С. 352.
точным рассказам. Долгое время речь шла только об одной черте рассказов Лескова - о переосмыслении «сверхъестественного или сверхчувственного». В итоге на начальном этапе изучения святочного рассказа в советском литературоведении сложилась довольно однобокая картина. Исследователи, в первую очередь, стремились выявить сатирический подтекст отдельных лесковских произведений. Между тем жанровая традиция в целом не была изучена, огромный корпус текстов, ее представляющих, не был введен в научный оборот, то есть эюанровыи контекст до определенной поры по целому ряду причин не принимался во внимание.
В результате возникла опасная тенденция: «чудо», вырванное из «святочного» контекста, стало восприниматься исследователями как помеха на писательском пути, которую нужно преодолеть. Поэтому мастерство Лескова оценивалось, в первую очередь, с той точки зрения, насколько беспощадно он отвергает это сковывающее творческую фантазию условие. Святочный рассказ, с его «требованиями», стал своего рода маскировкой, эзоповой речью, средством обойти цензуру. Было бы ошибкой с современных позиций полностью отвергать этот подход, ведь исследователи небезосновательно указывали на наличие в рассказах скрытого смысла. Такого рода концепции представляются не ошибочными, а скорее неполными, односторонними. Поскольку за «чудесным» событием у Лескова неуклонно искали лишь второй план, то первый план был упущен и весь «святочный колорит» (М. С. Горячкина) оказался сведенным к внешнему упоминанию о празднике. Этот подход с неизбежностью исчерпал себя. Жанровая природа святочного рассказа (причем не только лесковского) потребовала расширения методологической базы для дальнейшего его изучения.
49 Вот характерные примеры. Л. П. Гроссман особо отметил стремление Лескова «избегнуть обычного в этом жанре (в святочном рассказе. - С. 3.) "элемента чудесного"» (Гроссман Л. Н. С. Лесков: Жизнь - творчество - поэтика. М., 1945. С. 191-192). В. А. Гебель также подчеркивала «разоблачение» писателем «элементов чудесного и мистического» (Гебель В. Н. С. Лесков: В творческой лаборатории. М., 1945. С. 177-178). Однако художественный смысл этого «разоблачения» в то время еще оставался за кадром.
3. Признаком святочного рассказа (не самостоятельного, но связанного с
предшествующим) также является наличие рассказчика, или, другими словами,
присутствие в тексте двух (или нескольких) повествовательных инстанций. Бы-
личка, к которой, согласно современным исследованиям, восходит литератур
ный святочный рассказ, - это фольклорный жанр несказочной прозы, подразу
мевающий ссылку на слова очевидца 50 . «Элемент чудесного» и проявление в
повествовании вторичного субъекта сознания (Б. О. Корман), со своим особым
складом речи, - зачастую взаимосвязаны. Рассказчик по-своему интерпретиру
ет «чудо», не «мешая» автору занимать принципиально иную позицию в этом
вопросе (кстати, святочный рассказ достиг пика популярности именно в период
расцвета реализма в русской литературе).
4. Наконец, последний признак святочного рассказа мы обозначили как осо
бое авторское задание
51 . Сразу оговоримся: этот признак мы отнюдь не счита
ем исключительно «святочным» - он характерен для любого произведения в
том случае, если писатель понимает содержательно категорию жанра 52 .
Применительно к творчеству Лескова, и в первую очередь, к лесковским рассказам, важную роль авторской жанровой концепции отметил А. В. Лужа-новский, подчеркнув при этом, что «жанр - форма авторского высказывания, несущая конкретную информацию. <...> Когда писатель создает произведение,
50 См. об этом, например: Зиновьев В. П. Жанровые особенности быличек. Иркутск, 1974. С. 4.
31 Здесь мы имеем в виду только литературу Нового времени, когда, в отличие от средневековой литературы, начало развиваться индивидуальное творческое сознание. «Центральным "персонажем" литературного процесса стало не произведение, подчиненное заданному канону, а его создатель, центральной категорией поэтики - не стиль или жанр, а автор (выделено в оригинале. - С. 3.)» (Аверинцев С.С., Андреев МЛ., ГааюровМ. Л., Гринцер П. А., Михайлов А. В. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 33).
Так, например, согласно исследованиям В. Н. Захарова, жанр - «одна из ключевых категорий художественного мышления Достоевского», всегда стремившегося указать, «что он написал - роман, повесть или рассказ». Захаров В. Н. Система жанров Достоевского (типология ипоэтша).Л., 1985. С. 5.
он ориентируется на определенную жанровую модель и, соответственно, на тип композиции и сюжета, сюжетостроения» 53 .
Что касается авторской «воли» именно в святочном рассказе, выделяемый нами признак ярче всего проявился в момент апогея этого жанра в русской литературе (последняя треть XIX века). До предела возросшее в то время количество святочных рассказов привело к неизбежному привнесению в жанровый арсенал новых тем, генетически не «святочных» 54 . В сложившейся ситуации актуализировалась роль желания (или нежелания) автора (а также редактора и т.п.) включить то или иное произведение в «святочный» контекст, - например, опубликовать к празднику в специальном разделе, выпуске или сборнике. Забегая вперед, отметим, что свою «окончательную» роль в формировании жанрового облика произведения Лесков ощущал превосходно. Так, он доработал рукопись «Темняка», превратив его в рождественский рассказ «На краю света», а «Рождественский вечер у ипохондрика», напротив, вывел за пределы жанра. Судя по этим примерам, относительная подвижность жанровой «идентичности» произведения зависима от авторского «задания», авторской «воли».
Другим примером может послужить творчество А. П. Чехова. Многие его произведения - это рассказы не святочные в привычном смысле; однако, будучи опубликованными 25 декабря, они могли восприниматься как святочные (например, «Каштанка»). По справедливому замечанию современного исследователя, «если исключить их из контекста святочной литературы, возникнут неизбежные потери смысла, поскольку "диалогизирующий фон" исчезнет из сферы восприятия» 55 .
53 Лужановский А. В.
Сюжет рассказа «Очарованный странник» // Новое о Лескове. Научно-
методический сборник. М.; Йошкар-Ола, 1998. С. 82. В этой работе «Очарованный стран
ник», в соответствии с жанровым обозначением Лескова, называется исключительно расска
зом, с чем мы полностью согласны (в то время как в современном литературоведении это
произведение нередко рассматривается как повесть).
54 См. об этом: Дуиіечкіша Е. В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. С. 208-209.
55 Капустин Н. В.
«Чужое слово» в прозе А. П. Чехова: Жанровые трансформации. Автореф
дне. ... докт. филол. наук. Иваново, 2003. С. 13.
Итак, в предлагаемой работе мы будем исходить из того, что авторское указание играет принципиальную роль при определении жанра.
Таким образом, отмеченные четыре признака святочного рассказа имеют разную степень значимости, однако, важно их сочетание друг с другом 5б.
При рассмотрении святочного рассказа как жанра русской литературы мы опираемся, прежде всего, на монографию Е. В. Душечкиной «Русский святочный рассказ: Становление жанра» (СПб., 1995) и на работу Н. Н. Старыгиной «Святочный рассказ как жанр» 57 .
Отдельно остановимся на проблеме различения святочного и рождественского рассказа. В предлагаемой работе мы будем считать эти понятия в принципе синонимичными. Лесков, как правило, смешивал два жанровых определения. Единственным свидетельством того, что писатель ощущал внутрижанро-вую типологию, по нашим данным, является его сборник «Русская рознь. Очерки и рассказы (1880 и 1881)», изданный в 1881 г., куда вошли: «Христос в гостях у мужика. Рождественский рассказ» и «Белый орел. Святочный рассказ». В последующие годы разница двух понятий, видимо, утратила для писателя актуальность.
В. Н. Захаров, исследуя другую разновидность «календарной» прозы - пасхальный рассказ, - выделяет два необходимых и достаточных жанровых признака - приуроченность произведения к праздникам пасхального цикла и «душеспасительное» содержание. При наличии только первого компонента содержание может быть отнюдь не пасхальным. Если же нет приуроченности, то, по изящному наблюдению исследователя, «пасхальной» можно признать значительную часть русской литературы - из-за ее высокого нравственного начала (см.: Захаров В. Н. Пасхальный рассказ как жанр русской литературы // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1994. С. 256).
Старыгина Н. Н. Святочный рассказ как жанр // Проблемы исторической поэтики. Вып. 2: Художественные и научные категории. Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1992. С. 113-127.
/з
Структура работы
В творчестве Лескова мы a priori выделим два этапа - «досвяточный» и «святочный». Границей между этими этапами, с известной долей условности, будем считать январь 1873 года, когда увидел свет «Запечатленный ангел». «Досвяточному» периоду посвящена Первая глава настоящего исследования, «святочному» - Вторая и Третья главы.
В Первой главе анализируется «святочная» тема в приуроченных к зимним праздникам эпизодах ранних романов и повестей Лескова (1860-е - начало 1870-х гг.). На основании анализа этих эпизодов ставится вопрос о внутренних предпосылках обращения писателя к жанру святочного рассказа.
Во Второй главе рассматриваются принципы изображения человека в святочном рассказе Лескова, выявляются типовые черты облика героя и основная сюжетная схема, разрабатываемая писателем в этих произведениях.
В Третьей главе исследование выходит за рамки собственно лесковского творчества. В этой главе, прежде всего, на основании писем Лескова и его корреспондентов, мы рассматриваем святочный рассказ Лескова в свете творческих взаимоотношений писателя с современниками - Ф. М. Достоевским, А. С. Сувориным и Л. Н. Толстым. Этот контекст, на наш взгляд, может пролить дополнительный свет на отношение Лескова к святочному рассказу и к возможностям этого жанра.
В Заключении подводятся итоги исследования, обосновывается его научная новизна, теоретическая и практическая значимость и намечаются пути, по которым потенциально может пойти дальнейшее изучение жанрового своеобразия лесковского творчества.
Приложение представляет собой список святочных / рождественских рассказов Лескова в хронологическом порядке их выхода в свет. Также здесь фиксируются более поздние публикации этих рассказов.
Работу завершает Список литературы, который составлен из трех разделов. В первом разделе в алфавитном порядке приводятся работы о творчестве Лескова, на которые мы опирались в своем исследовании. Второй раздел - составленная в алфавитном порядке библиография работ о святочном рассказе. Третий раздел - «Разное».
Принятые сокращения
По ходу работы мы будем постоянно ссылаться на тексты Лескова, опубликованные в двух Собраниях сочинений писателя:
Лесков К С. Собр. соч.: В 11 т. М.: ГИХЛ, 1956.
Лесков Н. С. Поли. собр. соч.: В 30 т. М.: Терра, 1996 (издание продолжается).
Для удобства все ссылки на эти издания будут приводиться в тексте в скобках. Для 11-томного Собрания мы будем использовать традиционную ссылку -обозначение номера тома римской цифрой, номера страницы - арабской. Ссылки на Полное собрание будут приводиться таким же образом, но после аббревиатуры: ПСС. Ссылки на все остальные источники даны в подстрочных примечаниях. Нумерация ссылок сплошная на протяжении каждой из трех глав.
«Житие одной бабы»
Первым произведением Лескова, в котором имеет место святочный эпизод, по нашим наблюдениям, является повесть 1863 г. «Житие одной бабы» (если не считать переводной арабески «От тебя не больно», которая, после небольшого вступления, открывается сценой коляды 3.)
Повесть из народной жизни, как показала Л. М. Лотман, «стала... центральным явлением художественной прозы 60-70-х годов» 4. Введение праздничного описания в ткань «народной повести» 5, созданной Лесковым на волне сильного увлечения фольклором и этнографией 6, - вполне закономерно и даже в известной степени традиционно. Согласно данным Е. В. Душечкиной, русские писатели уже с 1820-1830-х гг. (периода становления русской фольклористики и этнографии) охотно включали в свои произведения о народе праздничные (в том числе, святочные) сцены, так как в праздник «народная психология проявлялась в наиболее характерных ее признаках» 7. Лесков не был исключением. Однако, несмотря на типичность включения в состав повести праздничной сцены, лесковская «святочная» зарисовка представляет несомненный интерес, а ее роль в контексте «Жития...» и в перспективе будущих жанровых поисков писателя, на наш взгляд, весьма значима.
Обратимся к тексту. Интересующая нас сценка открывается четкой констатацией времени: «Так прошло Рождество; разговелись; начались святки» (ПСС: II, 119). «Святочное пространство» задается достаточно типичным пейзажным описанием, которое служит своего рода «знаком» святочной традиции: «А на дворе светло было от месяца, сухой снег скрыпел под ногами, и мороз был трескучий, крещенский» (ПСС: II, 120-121)8.
В рассматриваемом фрагменте повести описывается праздничная вечеринка, главной героине которой, Насте, предстоит вскоре выйти замуж. Повествователь всячески подчеркивает традиционность праздника. Для этого он постоянно сопоставляет «эти святки» с традиционным святочным «сценарием»: «Барыня их... любила девичьи песни послушать и сама иной раз подтянет им. На святках, по вечерам, у нее девки собирались и певали.
В эти святки то же самое было. Собрались девки под Новый год и запели "Кузнеца", "Мерзляка", "Мужичков богатых", "Свинью из Питера". За каждой песней вынимали кольцо из блюда, накрытого салфеткой, и толковали, кому что какая песня предрекает» (ПСС: II, 119-120). В текст повести - с подстановкой имен героев - вводится величальная свадебная песня «Жердочка»: «Как по той по жердочке / Да никто не хаживал, / Никого не важивал; / Перешел Григорий сударь, / Перевел Настасью свет / За правую за рученьку / На свою сторонушку (выделено Лесковым. - С. 3.)» (ПСС: И, 120). Однако традиционная праздничная зарисовка в «Житии...» оборачивается не столько иллюстрацией народных обычаев, сколько контрастным фоном для резко противоречащего бытовым канонам действия героини, всеми силами противящейся свадьбе. Она выражает протест против уготованной ей традиционным укладом роли и убегает, внося разлад в ход праздника: «Настя встала с места, чтоб поблагодарить девушек, как следует, за величанье, да вместо того, чтобы выговорить: "Благодарю, сестрицы-подруженьки", сказала: "Пустите". .. . она прямо в дверь да на двор» (ПСС: II, 120). Этот протест тем более ощутим, что «песельница» Настя - плоть от плоти традиционной крестьянской культуры. Обратим особое внимание на ремарку повествователя: «...вместо того, чтобы...» - в ней необычный ход описываемого в повести праздника противопоставляется некоторому праздничному образцу, прочно укоренившемуся в традиционном сознании.
Небольшой святочный эпизод в повести приобретает концептуальную значимость. В его пределах меняется характер течения времени: так называемое «циклическое» время, заданное из года в год повторяющимся календарным праздником, размыкается, становится «линейным» 9. На фоне традиционной праздничной картины происходит сюжетный сдвиг. Неожиданное, пошатнувшее стабильность бытия событие 10 - робкий протест героини против власти традиции п - в данном случае является «стержнем» рождающегося сюжета 12. Точка зрения повествователя - выходца из описываемой крестьянской среды, который все время сопоставляет два пласта, - служит здесь актуализатором этого события.
В исследовательской литературе на важность святочной сцены в «Житии...» справедливо указал А. А. Горелов, по словам которого, «бегство» со святочных посиделок получит «бурное развитие во всей цепи настиных "проступков"» ,3, печальным эхом отзовется в дальнейшей судьбе героини. Причем исследователь склонен видеть в ранней повести истоки зрелых святочных рассказов Лескова: «...нарушение ритуала в святой вечер символично, эта апелляция Лескова к народным поверьям не раз композиционно проявит себя в его святочных рассказах».
Таким образом, перед нами не случайный, но концептуальный, узловой сюжетный ход: героиня не соглашается на повтор традиционной формулы (деревенские святочные посиделки здесь представляют собой как бы «сгусток» традиции - недаром повествователь все время сравнивает поведение Насти с «образцом») - она совершает некий прорыв вовне. Отметим также, что подобный сбой будет иметь место в «святочных» главах последующих произведений Лескова. Так, например, Лиза Бахарева, героиня романа «Некуда», резко - вплоть до скандала - откажется следовать святочной традиции (подробнее речь об этом пойдет в следующем разделе). Итак, в «Житии одной бабы» Лесков в известном смысле создает своего рода сюжетный инвариант, модель святочного сюжета, в основе которого - выход за рамки устоявшихся правил.
Человек и мир в святочном рассказе Лескова
В 1873 г., вскоре после хроники «Соборяне», на страницах журнала «Русский вестник» впервые появляется лесковское произведение, снабженное жанровой пометой «Рождественский рассказ», - «Запечатленный ангел». Этим этапным произведением Лесков создает, так сказать, жанровый прецедент в своем творчестве 6: впоследствии, характеризуя очередной рассказ как рождес-твенский, а с 1880 г. как святочный, писатель с неизбежностью так или иначе проецирует его на «Запечатленного ангела» . Другими словами, в 1873 г. начинает формироваться «святочный» контекст творчества Лескова.
Главную тему «Запечатленного ангела» можно в наиболее общем виде определить как путь человека к единению с миром. В сюжетном отношении путь - это долгий и трудный переход в лоно православной Церкви артели ка и менщиков-староверов, «руководствуемых» чудотворной иконой Ангела, драматически утраченной и вновь счастливо обретенной. В символическом плане путь прочитывается как разрушение и утрата былого артельного единства и согласия и его «чудесное» восстановление и обновление.
«Запечатленный ангел» весьма притягателен для исследователей. О лесков-ском рассказе существуют прекрасные работы. В исследованиях А. А. Горелова, С. А. Полозковой выявлен символический смысл «чудесной» помощи «Ангела» 9. О. В. Евдокимова, а за нею В. А. Лепахин связали композицию рассказа с композицией иконы, что позволило уточнить смысл «ангельского пути» (IV, 322). Б. С. Дыханова проследила закономерность счастливой развязки и отметила важность слова рассказчика х. А. А. Кретова впервые провела анализ рассказа «Запечатленный ангел» в его жанровом своеобразии, показав, в чем Лесков следует «святочной» традиции, а в чем от нее отступает 12.
В предлагаемой работе, учитывая результаты всех этих исследований, мы проследим за тем, как рассказчик, вглядываясь в прошлое, вспоминает и осмысляет переломный этап своей жизни, когда ему и его товарищам удалось «воедино одушевиться со всею Русью» (IV, 383). Весь художественный строй его рассказа - и сюжет, и композиция, и детали, и система иносказаний, и особенности стиля - отражает целенаправленность пути к новой правде.
Общий контур облика рассказчика вырисовывается уже в первой «рамочной» главе. В святочную ночь на постоялом дворе в степи собралось великое множество людей, пережидающих «жесточайшую поземную пургу» (IV, 320). В случайно завязавшийся разговор вступает «небольшой рыженький человечек» (IV, 321). С первых же слов этого «человечка» угадываются некоторые -очень симпатичные - свойства его натуры, а именно - добродушие, удивительная расположенность к людям и настойчивое желание всех примирить. «Рыжа-чок» ввязывается в спор в тот момент, когда хозяин, «ругнув хорошенько» (IV, 321) очередных приезжих, не пускает их в избу, сославшись на тесноту и на возможность для них переночевать под «шкурьем». В то время как один из постояльцев «в тоне весьма энергического протеста» (IV, 321) уличает хозяина в жестокости, «рыженький человечек» непринужденно уверяет собравшихся, и в первую очередь оппонента хозяина, что последний совершенно прав, чем вносит в разношерстное общество ноту умиротворения и согласия. Расположив к себе слушателей утверждением: «Всякого спасенного человека не ефиоп ведет, а ангел руководствует» (IV, 322), «человечек» предлагает их вниманию историю об «ангельском пути» (IV, 322).
Рассказчик, как мы узнаем в самом начале повествования (глава 2), - выходец из артели рожденных «в старой русской вере» (IV, 323) каменщиков. Связь «рыжачка» с артелью, судя по его словам, очень тесна: Я рассказчика сразу же переходит в Мы. С первых его слов обозначаются два существенных «качества» артели. С одной стороны, эти люди ведут кочевой образ жизни (ср.: «Путь свой на работах мы проходили... точно иудеи в своих странствиях пустынных с Моисеем...» (IV, 323)), свободно перемещаются в пространстве; для них движение - естественная форма жизни. Во-вторых, они тесно сплочены друг с другом. Внутреннее единство артели каменщиков находит отражение не только в сюжетном действии, но даже проникает в стиль рассказа. Вот, например, «умильное» описание рассказчиком артельной святыни - иконы Ангела: «Власы на головке кудреваты и русы, с ушей повились и проведены волосок к волоску иголочкой. Крылья же пространны и белы как снег, а испод лазурь светлая, перо к перу, и в каждой бородке пера усик к усику (курсив наш. - С.З.)» (IV, 324). Троекратный повтор стилистической фигуры на малом текстовом пространстве, видимо, несет в себе все ту же идею спаянности людей 13, единства их действий и помыслов.
Рассказчик подчеркивает: «промежду собою у нас было согласие» (IV, 324). Слово «согласие», на наш взгляд, является предельно емкой характеристикой общности героев. В XIX веке это слово обладало, помимо привычного в наше время круга значений 14, еще одним актуальным значением: «согласие» - это секта, форма объединения противников господствующей церкви. Данное значение было хорошо известно Лескову 15. Как представляется, это значение отчасти присутствует в характеристике артели: изнутри гармоничное сообщество людей сектантски изолировано от внешнего мира (Мы и Они здесь - четкая оппозиция).
Важный этап жизни артели (глава 3) связан с ее приходом на левый берег Днепра для постройки каменного моста (шаг к завязке сюжета). Исследователями справедливо отмечалось, что мост в рассказе символичен: судьба ведет героев к преодолению изолированности, к выходу вовне, «в большой мир» . «В повествовательном сюжете, - по наблюдению А. А. Горелова, - торжествует неуклонность духовного движения староверов туда, куда они строят мост, - на "правый берег", в "большой город"» .
Сквозные образы в святочных рассказах Лескова («Зверь» и «Скрытая теплота»)
В предшествующих разделах мы в наиболее общем виде определили сюжет святочного рассказа Лескова как «преображение человека». В ранних рассказах («Запечатленный ангел», «На краю света») писатель ставит в центр путь героя от заблуждения к правде. Постепенно «длительность» пути сокращается, на первый план выходит яркое событие, переворачивающее душу героя («Христос в гостях у мужика», «Зверь»). Параллельно создаются рассказы, в которых герой попадает в необычную, из ряда вон выходящую ситуацию, расшатывающую его сомнительные «принципы» (или, словами самого писателя, опровергающую вредные предрассудки). В зрелые годы Лесков пишет и такие рассказы, в которых герой, под влиянием случая, обнаруживает в своей душе находящееся под спудом доброе начало, открывает в себе самом черты праведника. В целом можно сказать, что герой святочного рассказа Лескова претерпевает два основных типа изменений - он либо перерождается, то есть, становится другим, либо пробуждается, то есть в его душе актуализируется положительное начало, ранее не находившее выхода.
В настоящем разделе нас будут интересовать сквозные образы-символы, представленные в творчестве Лескова, - их формирование воплощение в разных текстах и, наконец, проникновение в «святочный» контекст. Это «зверь» и «скрытая теплота». В конечном счете, мы попытаемся уяснить, какую роль эти образы играют в «святочном» сюжете изменения человека.
В 1883 г. Лесков создает один из самых известных своих рассказов -«Зверь». По традиции писатель публикует его в праздничном номере - в «Рождественском приложении» к «Газете А. Гатцука», снабжает подзаголовком «Рождественский рассказ», а затем включает в святочный сборник 1886 г. Исследователи практически единодушны в том, что «Зверь» - классический образец жанра (хотя порой в адрес писателя звучат упреки в излишней сентиментальности 59). Жанровая принадлежность ни на одном этапе жизни «Зверя» не вызывала сомнений - ни у самого Лескова, ни у критиков, ни у исследователей, ни у читателей.
Между тем, «Зверь» - результат длительных творческих поисков Лескова. Название рассказа концептуально: зверь в контексте творчества писателя является насыщенным образом-символом.
Лесков использует всю палитру значений слова «зверь». В тексте рассказа реализуется основное номинативное значение: зверь - дикое, обычно хищное животное, то есть, в первую очередь, медведь Сганарель. Не случайно, говоря о «зверской» натуре медведя, Лесков описывает большое количество жертв его «шалостей». Однако с упоминанием ковчега и Ноя основное значение обогащается новыми оттенками, важными для рождественского рассказа: зверь - Божья тварь. Звери в рассказе радуются и страдают не меньше, а подчас и сильнее людей. В сценах травли, называя медведя зверем, Лесков как бы затеняет «видовую» принадлежность Сганареля - перед нами страдающее живое существо.
Наряду с основным, в тексте, безусловно, актуализировано переносное значение слова «зверь» (устойчивая метафора: зверь - жестокий человек), причем это значение в контексте рассказа очень важно. Зверем предстает, прежде всего, не знающий жалости «дядя», который в экспозиционной главе характеризуется так: «Он был очень богат, стар и жесток. В характере у него преобладали злобность и неумолимость и он об этом нимало не сожалел, а напротив, даже щеголял этими качествами, которые, по его мнению, служили будто бы выражением мужественной силы и непреклонной твердости духа» (VII, 260). Однако, по логике рождественского рассказа, наделенный чертами зверя герой под влиянием неординарного случая излечивается от жестокости. Называя в шутку своего крепостного Ферапонта «укротителем зверя», дядя дает «характеристику» произошедшей с самим собою метаморфозы и высказывает благодарность преданному слуге за преподанный урок добра (в этом проявляется «мораль» святочного рассказа).
В европейской литературе нового времени, как и в искусстве вообще (например, в карикатуре), сопоставление человека со зверем подразумевает потворство низменным страстям, моральную деградацию. В XIX в. этим приемом широко пользуются писатели-реалисты (Бальзак, Золя), создающие широкие картины жизни общества в разных сферах и анализирующие социальные процессы 60. У Лескова метафора «зверь» ориентирована на традицию и вместе с тем имеет свою специфику.
Проследим в самых общих чертах историю зарождения образа «зверь» у Лескова и особенности его реализации в разных текстах.
Как не раз отмечали исследователи, уже в первых произведениях - «Овцебык», «Леди Макбет Мценского уезда» - Лесков часто прибегает к разнообразным зоологическим метафорам 62. Анималистическими сравнениями буквально пронизан роман 1864 г. «Некуда», причем спектр их применения необычайно широк. С одной стороны, прибегая к такому популярному стилистическому приему, Лесков реализует установку на дискредитацию «новых людей», общую для произведений «антинигилистической» направленности (как показала Н. Н. Старыгина, в «животных» характеристиках воплощается «дьявольское» начало, якобы присущее нигилистам в представлении оппозиционных сил 63). В то же время образы «чистых» нигилистов создаются иначе. Так, например, с большой теплотой и тонким юмором автор говорит о Юстине Помаде: «Помада, уже преодолев самую большую крутизну горы, настоящим орловским рысаком несся по более отлогой косине верхней части спуска. ... Завидя впереди на дороге две белевшиеся фигуры, он удвоил рысь и в одно мгновение стал против девушек...» (ПСС: IV, 47). Далее, через несколько глав, мы видим практически дословный повтор этого сравнения, что вскрывает «механизм» приема: «Бежит Помада под гору, по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе» (ПСС: IV, 120).
Святочный рассказ у Н. С. Лескова и Ф. М. Достоевского: «Христос в гостях у мужика» и «Мальчик у Христа на елке»
В первой главе работы мы предприняли попытку выделить «предысторию» святочного рассказа у Лескова (то есть, условно, до появления в 1873 г. первого произведения в этом жанре - «Запечатленного ангела»). Материалом послужили приуроченные к святкам сцены, в изобилии входившие в состав ранних романов и повестей писателя. В ходе анализа этих фрагментов мы поставили вопрос о предпосылках возникновения жанра святочного рассказа в «досвяточ-ном» творчестве Лескова. В центре каждого из рассмотренных эпизодов находится некое событие, нарушающее традиционный жизненный уклад. Это событие по-своему интерпретируется рассказчиком. Субъективное восприятие из ряда вон выходящего события, как мы предположили, подготавливает почву для формирования в творческом сознании Лескова категории чудесного. Мы отметили и первые случаи «теоретических» рассуждений героев о природе чуда.
Во второй главе, обратившись уже непосредственно к святочным рассказам Лескова, мы поставили вопрос об изображении в них человека. В центр этих произведений Лесков, как правило, помещал «человека меняющегося», который, в отличие от внутренне целостного праведника, по ходу действия, претерпевает определенную душевную метаморфозу.
Первая и вторая главы были ограничены рамками лесковского творчества. Между тем Лесков создавал свои произведения в тот период, когда популярность святочного рассказа в русской литературе достигла апогея. В русле жанровой традиции работали и ведущие писатели, и литераторы второго ряда, и многочисленные авторы массовой «святочной продукции». Следовательно, вполне закономерно возникает вопрос о взаимном влиянии писателей-современников.
В исследовательской литературе предпринимались попытки сопоставительного анализа святочных рассказов, созданных разными писателями. Так, например, А. В. Кубасов сравнивает два произведения 1883 г. - «Сон Макара» В. Г. Короленко и «Кривое зеркало» А. П. Чехова - и в результате анализа приходит к следующему выводу: «Способность рассказа оборачиваться то притчей, то пародийной стилизацией свидетельствует об относительной условности жанрово-го определения "святочный рассказ"» . (При всей тонкости проведенного анализа и справедливости вывода о напластовании в тексте признаков разных жанров, очевидна и уязвимость подобного сопоставления: исследователем явно недоучтен жанровый контекст, а также место «святочного» жанра в рамках творчества рассматриваемых им писателей.) Параллельное прочтение двух святочных рассказов («На краю света» Лескова и «Сон Макара») предлагает и А. А. Кретова, выявляя в произведении Короленко лесковские мотивы 3.
С другой стороны, произведения Лескова уже исследовались на общем жанровом фоне. Лесковские святочные рассказы в ряду жанров массовой беллетристики (таких, например, как «антинигилистический» роман) рассматривала Е. М. Пульхритудова 4. В «проекции на традиционный святочный рассказ» ряд произведений Лескова проанализирован Е. В. Душечкиной 5.
В настоящей главе мы обратимся к отдельным лесковским святочным рассказам и рассмотрим их сквозь призму литературных контактов писателя с современниками, также отдавшими дань этому жанру, оказавшими определенное воздействие на Лескова и в известной степени ощутившими на себе влияние его произведений.
Три раздела главы будут посвящены соответственно Ф. М. Достоевскому, А. С. Суворину и Л. Н. Толстому. Этот ряд, бесспорно, может быть продолжен. Основной критерий, которым мы руководствовались при выборе персоналий, - это документально засвидетельствованные факты личных контактов писателей, позволяющие говорить о более или менее осознанной «жанровой» рефлексии у Лескова. В то же время для героев настоящей главы святочный рассказ представлял разную ценность. Один из ведущих жанров в творчестве Лескова, для Достоевского и Толстого, например, он явился, в известной степени, проходным, хотя проблемы, которые ставились в лесковских святочных рассказах, были этим писателям близки.
В первом разделе мы рассмотрим позицию Лескова и Ф. М. Достоевского по поводу «святочного» жанра как один из аспектов многолетних отношений писателей. Работая над святочными рассказами примерно в одно время, Лесков и Достоевский, однако, представили во многом противоположные художественные концепции. Параллельный анализ рассказов «Христос в гостях у мужика» Лескова и «Мальчик у Христа на елке» Достоевского дает нам возможность увидеть, какие элементы святочного рассказа были для писателей наиболее значимыми.
Второй раздел будет посвящен писателю, редактору и издателю А. С. Суворину. В течение долгих лет возглавляя редакцию ежедневной газеты «Новое время», он пропустил через свои руки огромное количество святочных рассказов. Лесков опубликовал в «Новом времени» третий по счету святочный рассказ «Рождественский вечер у ипохондрика» (впоследствии переработанный в «Чертогон»), и Суворин в известной степени вмешался в творческую историю этого текста. Вслед за этим рассказом на страницах рождественских номеров суворинской газеты увидели свет «Белый орел» (1880), «Рождественская ночь в вагоне (Путешествие с нигилистом)» (1882), «О художном муже Никите и о со-воспитаных ему» (1886). Лесков и Суворин, не одно десятилетие состоявшие в тесной переписке, часто обсуждали друг с другом проблемы и перспективы этого жанра.
Общение с Л. Н. Толстым, героем третьего раздела главы, также представляет собой яркую страницу жизни и творчества Лескова. Близость нравственно-этических исканий Толстого и Лескова определенным образом отразилась в «программе» святочных рассказов последнего. Конечной целью всех проводимых в главе сопоставлений будет попытка выяснить, в чем состоит своеобразие именно лесковского подхода к широко распространенному жанру.
Лесков, безусловно, писатель первого ряда. Значение его постепенно растет в нашей литературе: возрастает его влияние на литературу, возрастает интерес к нему читателей. Однако назвать его классиком русской литературы трудно. Он изумительный экспериментатор, породивший целую волну таких же экспериментаторов в русской литературе,- экспериментатор озорной, иногда раздраженный, иногда веселый, а вместе с тем и чрезвычайно серьезный, ставивший себе большие воспитательные цели, во имя которых он и вел свои эксперименты.
Первое, на что я хочу обратить внимание,- это на поиски Лесковым в области литературных жанров. Он все время ищет, пробует свои силы в новых и новых жанрах, часть которых берет из «деловой» письменности, из литературы журнальной, газетной или научной прозы.
Очень многие из произведений Лескова имеют под своими названиями жанровые определения, которые им дает Лесков, как бы предупреждая читателя о необычности их формы для «большой литературы»: «автобиографическая заметка», «авторское признание», «открытое письмо», «биографический очерк» («Алексей Петрович Ермолов»), «фантастический рассказ» («Белый орел»), «общественная заметка» («Большие брани»), «маленький фельетон», «заметки о родовых прозвищах» («Геральдический туман») , «семейная хроника» («Захудалый род»), «наблюдения, опыты и приключения» («Заячий ремиз»), «картинки с натуры» («Импровизаторы» и «Мелочи архиерейской жизни»), «из народных легенд нового сложения » («Леон дворецкий сын (Застольный хищник)»), «Nota bene к воспоминаниям» («Народники и расколоведы на службе»), «легендарный случай» («Некрещеный поп»), «библиографическая заметка» («Ненапечатанные рукописи пьес умерших писателей»), «post scriptum» («О „квакерах"»), «литературное объяснение» («О русском левше»), «краткая трилогия в просонке » («Отборное зерно»), «справка» («Откуда заимствованы сюжеты пьесы графа Л. Н. Толстого „Первый винокур"»), «отрывки из юношеских воспоминаний» («Печерские антики»), «научная записка» («О русской иконописи»), «историческая поправка» («Нескладица о Гоголе и Костомарове»), «пейзаж и жанр» («Зимний день», «Полунощники»), «рапсодия» («Юдоль»), «рассказ чиновника особых поручений» («Язвительный»), «буколическая повесть на исторической канве» («Совместители»), «спиритический случай» («Дух госпожи Жанлис») и т. д., и т. п.
Лесков как бы избегает обычных для литературы жанров. Если он даже пишет роман, то в качестве жанрового определения ставит в подзаголовке «роман в трех книжках » («Некуда»), давая этим понять читателю, что это не совсем роман, а роман чем-то необычный. Если он пишет рассказ, то и в этом случае он стремится как-то отличить его от обычного рассказа - например: «рассказ на могиле» («Тупейный художник»).
Лесков как бы хочет сделать вид, что его произведения не принадлежат к серьезной литературе и что они написаны так - между делом, написаны в малых формах, принадлежат к низшему роду литературы. Это не только результат очень характерной для русской литературы особой «стыдливости формы», но желание, чтобы читатель не видел в его произведениях нечто законченное, «не верил» ему как автору и сам додумывался до нравственного смысла его произведения. При этом Лесков разрушает жанровую форму своих произведений, как только они приобретают какую-то жанровую традиционность, могут быть восприняты как произведения «обычной» и высокой литературы, «Здесь бы и надлежало закончить повествование», но... Лесков его продолжает, уводит в сторону, передает другому рассказчику и пр.
Странные и нелитературные жанровые определения играют в произведениях Лескова особую роль, они выступают как своего рода предупреждения читателю не принимать их за выражение авторского отношения к описываемому. Этим предоставляется читателям свобода: автор оставляет их один на один с произведением: «хотите - верьте, хотите - нет». Он снимает с себя известную долю ответственности: делая форму своих произведений как бы чужой, он стремится переложить ответственность за них на рассказчика, на документ, который он приводит. Он как бы скрывается от своего читателя.
Этим закрепляется та любопытная особенность произведений Лескова, что они интригуют читателя истолкованием нравственного смысла происходящего в них (о чем я писал в предыдущей статье).
Если сравнить собрание произведений Лескова с какой-то своеобразной лавкой, в которой Лесков раскладывает товар, снабжая его этикетками, то прежде всего является сравнение этой лавки с вербной игрушечной торговлей или с торговлей ярмарочной, в которой народные, простецкие элементы, «дешевые игрушки» (сказы, легенды, буколические картинки, фельетоны, справки и пр.) занимают главенствующее положение.
Но и это сравнение при всей своей относительной верности в существе своем требует еще одного уточнения.
Лавку лесковских игрушек (а он сам заботился о том, чтобы его произведения были с веселой путаницей в интриге *{{В письме В. М. Лаврову от 24 ноября 1887 г. Лесков писал о своем рассказе «Грабеж»: «По жанру он бытовой, по сюжету - это веселая путаница », «в общем, веселое чтение и верная бытовая картина воровского города ». }}) можно было бы сравнить с магазином, носящим обычно сейчас название «Сделай сам!». Читатель сам должен мастерить из предлагаемых ему материалов игрушку или найти ответ на те вопросы, которые Лесков ему ставит.
Если бы пришлось в духе лесковских жанровых определений подыскивать подзаголовок собранию его сочинений, я бы дал ему такое жанровое определение: «Литературный задачник в 30-ти томах» (или в 25-ти,- меньше нельзя). Его собрание сочинений - это огромный задачник, задачник, в котором даются сложнейшие жизненные ситуации для их нравственной оценки, и прямые ответы не внушаются, а иногда допускаются даже разные решения, но в целом - это все же задачник, учащий читателя активному добру, активному пониманию людей и самостоятельному нахождению решения нравственных вопросов жизни. При этом, как и во всяком задачнике, построение задач не должно часто повторяться, ибо этим облегчалось бы их решение.
Есть у Лескова такая придуманная им литературная форма - «пейзаж и жанр» (под «жанром» Лесков разумеет жанровые картины). Эту литературную форму (она, кстати, отличается очень большой современностью - здесь предвосхищены многие из достижений литературы XX в.) Лесков создает для полного авторского самоустранения. Автор даже не прячется здесь за спины своих рассказчиков или корреспондентов, со слов которых он якобы передает события, как в других своих произведениях,- он вообще отсутствует, предлагая читателю как бы стенографическую запись разговоров, происходящих в гостиной («Зимний день») или гостинице («Полунощники»). По этим разговорам читатель сам должен судить о характере и нравственном облике разговаривающих и о тех событиях и жизненных ситуациях, которые за этими разговорами постепенно обнаруживаются перед читателем.
Моральное воздействие на читателя этих произведений особенно сильно тем, что в них ничего не навязывается читателю явно: читатель как будто бы обо всем сам догадывается. По существу, он действительно сам решает предложенную ему моральную задачу.
Рассказ Лескова «Левша», который обычно воспринимается как явно патриотический, как воспевающий труд и умение тульских рабочих, далеко не прост в своей тенденции. Он патриотичен, но не только... Лесков по каким-то соображениям снял авторское предисловие, где указывается, что автора нельзя отождествлять с рассказчиком. И вопрос остается без ответа: почему же все умение тульских кузнецов привело только к тому результату, что блоха перестала «дансы танцевать» и «вариации делать»? Ответ, очевидно, в том, что все искусство тульских кузнецов поставлено на службу капризам господ. Это не воспевание труда, а изображение трагического положения русских умельцев.
Обратим внимание еще на один чрезвычайно характерный прием художественной прозы Лескова - его пристрастие к особым словечкам-искажениям в духе народной этимологии и к созданию загадочных терминов для разных явлений. Прием этот известен главным образом по самой популярной повести Лескова «Левша» и неоднократно исследовался как явление языкового стиля.
Но прием этот никак не может быть сведен только к стилю - к балагурству, желанию рассмешить читателя. Это и прием литературной интриги, существенный элемент сюжетного построения его произведений. «Словечки» и «термины», искусственно создаваемые в языке произведений Лескова самыми различными способами (здесь не только народная этимология, но и использование местных выражений, иногда прозвищ и пр.), также ставят перед читателем загадки, которые интригуют читателя на промежуточных этапах развития сюжета. Лесков сообщает читателю свои термины и загадочные определения, странные прозвища и пр. раньше, чем дает читателю материал, чтобы понять их значение, и именно этим он придает дополнительный интерес главной интриге.
Вот, например, повествование «Умершее сословие», имеющее подзаголовок (жанровое определение) «из воспоминаний». Прежде всего отметим, что элемент интриги, занимательности вводит уже само название произведения - о каком сословии, да еще «умершем», будет идти речь? Затем первый же термин, который Лесков вводит в эти воспоминания,- «дикие фантазии» старых русских губернаторов, выходки чиновников. Только в последующем объясняется, что же это за выходки. Загадка разрешается для читателя неожиданно. Читатель ждет, что он прочтет о каком-то чудовищном поведении старых губернаторов (ведь говорится - «дикие фантазии»), но выясняется, что речь идет просто о чудачествах. Лесков берется противопоставить старое дурное «боевое время» современному благополучию, но оказывается, что в старину было все проще и даже безобиднее. «Дикость» старинных фантазий совсем не страшная. Прошлое, противопоставляемое новому, очень часто служит Лескову для критики его современности.
Лесков употребляет «термин» «боевое время», но затем выясняется, что вся война сводится к тому, что орловский губернатор Трубецкой был большой охотник «пошуметь» (снова термин), и, как оказывается, «пошуметь» он любил не по злобе, а как своего рода художник, актер. Лесков пишет: «О начальниках, которых особенно хотели похвалить, всегда говорили: «Охотник пошуметь». Если к чему привяжется, и зашумит, и изругает как нельзя хуже, а неприятности не сделает. Все одним шумом кончал! » Далее употребляется термин «надерзить» (опять в кавычках) и добавляется: «О нем (то есть о том же губернаторе.- Д. Л.), так и говорили в Орле, что он „любит дерзить" ». В таком же роде даются термины «напрягай», «на выскочку». А далее выясняется - шибкая езда у губернаторов служила признаком «твердой власти» и «украшала», по мнению Лескова, старые русские города, когда начальники ездили «на выскочку». О шибкой езде старинных губернаторов Лесков говорит и в других своих произведениях, но характерно - снова интригуя читателя, но уже другими терминами. В «Однодуме», например, Лесков пишет: «Тогда (в старое время.- Д. Л.) губернаторы ездили «страшно», а встречали их „притрепетно" ». Разъяснение того и другого термина сделано в «Однодуме» удивительно, причем Лесков походя употребляет и различные другие термины, которые служат подсобными интригующими приемами, готовящими читателя к появлению в повествовании «надменной фигуры» «самого».
Создавая «термин», Лесков обычно ссылается на «местное употребление», на «местную молву», придавая тем своим терминам народный колорит. О том же орловском губернаторе Трубецком, которого я уже упоминал, Лесков приводит много местных выражений. «Прибавьте к тому
, - пишет Лесков,- что человек, о котором говорим, по верному местному определению, был «невразумителен
» (снова термин.- Д. Л.},
груб и самовластен,- и тогда вам станет понятно, что он мог внушать и ужас и желание избегать всякой с ним встречи. Но простой народ с удовольствием любил глядеть, когда «ён са´дит». Мужики, побывавшие в Орле и имевшие счастье
(подчеркнуто мною.- Д. Л.),
видеть ехавшего князя, бывало долго рассказывают:
- И-и-и, как ён садит! Ажио быдто весь город тарахтит!
»
Далее Лесков говорит о Трубецком: «Это был «губернатор со всех сторон » (снова термин.- Д. Л.); такой губернатор, какие теперь перевелись за „неблагоприятными обстоятельствами" ».
Последний термин, который связан с этим орловским губернатором, это термин «растопыриться». Термин дается сперва, чтобы поразить читателя своею неожиданностью, а потом сообщается уже его разъяснение: «Это было любимое его (губернатора.-Д. Л.) устроение своей фигуры, когда ему надо было идти, а не ехать. Он брал руки «в боки» или «фертом», отчего капишон и полы его военного плаща растопыривались и занимали столько широты, что на его месте могли бы пройти три человека: всякому видно, что идет губернатор ».
Я не касаюсь здесь многих других терминов, связанных в том же произведении с другим губернатором: киевским Иваном Ивановичем Фундуклеем: «выпотнение», «прекрасная испанка», «дьяк с горы спускается» и пр. Важно следующее: такого рода термины уже встречались в русской литературе (у Достоевского, Салтыкова-Щедрина), но у Лескова они вводятся в самую интригу повествования, служат нарастанию интереса. Это дополнительный элемент интриги. Когда в произведении Лескова киевский губернатор Фундуклей («Умершее сословие») называется «прекрасной испанкой», естественно, что читатель ждет объяснения этого прозвища. Объяснений требуют и другие выражения Лескова, и он никогда не торопится с этими объяснениями, рассчитывая в то же время, что читатель не успел забыть эти загадочные слова и выражения.
И. В. Столярова в своей работе «Принципы «коварной сатиры» Лескова (слово в сказе о Левше)» обращает внимание на эту замечательную особенность «коварного слова» Лескова. Она пишет: «Как своеобразный сигнал внимания, обращенный к читателю, писатель использует неологизм или просто необычное слово, загадочное по своему реальному смыслу и потому возбуждающее читательский интерес. Рассказывая, например, о поездке царева посла, Лесков многозначительно замечает: «Платов ехал очень спешно и с церемонией...» Последнее слово, очевидно, является ударным и произносится рассказчиком с особым смыслом, «с растяжкой» (если воспользоваться выражением Лескова из его повести «Очарованный странник»). Все последующее в этом длинном периоде - описание этой церемонии, таящей в себе, как вправе ожидать читатель, нечто интересное, необычное, заслуживающее внимания » *{{ Столярова И. В. Принципы «коварной сатиры» Лескова (слово в сказе о Левше). // Творчество Н. С. Лескова: Сборник. Курск, 1977. С. 64-66. }}.
Наряду со странными и загадочными словечками и выражениями (терминами, как я их называю), в интригу произведений вводятся и прозвища, которые «работают» тем же самым способом. Это тоже загадки, которые ставятся в начале произведения и только потом разъясняются. Так начинаются даже самые крупные произведения, например «Соборяне». В первой главе «Соборян» Лесков дает четыре прозвища Ахиллы Десницына. И хотя четвертое прозвище, «Уязвленный», в этой же первой главе объясняется, но в совокупности все четыре прозвища раскрываются постепенно по мере чтения «Соборян». Разъяснение же первого прозвища лишь поддерживает интерес читателя к смыслу остальных трех.
Необычный язык рассказчика у Лескова, отдельные выражения, определяемые Лесковым как местные, словечки, прозвища служат вместе с тем в произведениях опять-таки сокрытию личности автора, его личного отношения к описываемому. Он говорит «чужими словами» - следовательно, не дает никакой оценки тому, о чем говорит. Лесков-автор как бы прячется за чужими словами и словечками - так же, как он прячется за своими рассказчиками, за вымышленным документом или за каким-либо псевдонимом.
Лесков как бы «русский Диккенс». Не потому, что он похож на Диккенса вообще, в манере своего письма, а потому, что оба - и Диккенс, и Лесков - «семейные писатели», писатели, которых читали в семье, обсуждали всей семьей, писатели, которые имеют огромное значение для нравственного формирования человека, воспитывают в юности, а потом сопровождают всю жизнь, вместе с лучшими воспоминаниями детства. Но Диккенс - типично английский семейный писатель, а Лесков - русский. Даже очень русский. Настолько русский, что он, конечно, никогда не сможет войти в английскую семью так, как вошел в русскую Диккенс. И это - при все увеличивающейся популярности Лескова за рубежом и прежде всего в англоязычных странах.
Есть одно, что очень сильно сближает Лескова и Диккенса: это чудаки-праведники. Чем не лесковский праведник мистер Дик в «Давиде Копперфильде», чье любимое занятие было запускать змеев и который на все вопросы находил правильный и добрый ответ? И чем не диккенсовский чудак Несмертельный Голован, который делал добро втайне, сам даже не замечая, что он делает добро?
А ведь добрый герой как раз и нужен для семейного чтения. Нарочито «идеальный» герой не всегда имеет шансы стать любимым героем. Любимый герой должен быть в известной мере тайной читателя и писателя, ибо по-настоящему добрый человек если делает добро, то делает его всегда втайне, в секрете.
Чудак не только хранит тайну своей доброты, но он еще и сам по себе составляет литературную загадку, интригующую читателя. Выведение чудаков в произведениях, по крайней мере у Лескова,- это тоже один из приемов литературной интриги. Чудак всегда несет в себе загадку. Интрига у Лескова подчиняет себе, следовательно, моральную оценку, язык произведения и «характерографию» произведения. Без Лескова русская литература утратила бы значительную долю своего национального колорита и национальной проблемности.
Творчество Лескова имеет главные истоки даже не в литературе, а в устной разговорной традиции, восходит к тому, что я бы назвал «разговаривающей Россией». Оно вышло из разговоров, споров в различных компаниях и семьях и снова возвращалось в эти разговоры и споры, возвращалось во всю огромную семейную и «разговаривающую Россию», давая повод к новым разговорам, спорам, обсуждениям, будя нравственное чувство людей и уча их самостоятельно решать нравственные проблемы.
Для Лескова весь мир официальной и неофициальной России - как бы «свой». Он вообще относился ко всей современной литературе и русской общественной жизни как к своеобразному разговору. Вся Россия была для него родной, родным краем, где все знакомы друг с другом, помнят и чтут умерших, умеют о них рассказать, знают их семейные тайны. Так говорит он о Толстом, Пушкине, Жуковском и даже Каткове. Даже умершего шефа жандармов он называет «незабвенный Леонтий Васильевич Дубельт» (см. «Административную грацию»). Ермолов для него прежде всего Алексей Петрович, а Милорадович - Михаил Андреевич. И он никогда не забывает упомянуть о их семейной жизни, о их родстве с тем или иным другим персонажем повествования, о знакомствах... И это отнюдь не тщеславное хвастовство «коротким знакомством с большими людьми». Это сознание - искреннее и глубокое - своего родства со всей Россией, со всеми ее людьми - и добрыми и недобрыми, с ее многовековой культурой. И это тоже его позиция как писателя.
Стиль писателя может рассматриваться как часть его поведения. Я пишу «может», потому что стиль иногда воспринимается писателем уже готовым. Тогда это не его поведение. Писатель его только воспроизводит. Иногда стиль следует принятому в литературе этикету. Этикет, конечно, тоже поведение, вернее, некий принятый штамп поведения, и тогда стиль писателя лишен индивидуальных черт. Однако когда индивидуальность писателя выражена отчетливо, стиль писателя - его поведение, поведение в литературе.
Стиль Лескова - часть его поведения в литературе. В стиль его произведений входит не только стиль языка, но отношение к жанрам, выбор «образа автора», выбор тем и сюжетов, способы построения интриги, попытки вступить в особые «озорные» отношения с читателем, создание «образа читателя» - недоверчивого и одновременно простодушного, а с другой стороны - изощренного в литературе и думающего на общественные темы, читателя-друга и читателя-врага, читателя-полемиста и читателя «ложного» (например, произведение обращено к одному-единственно-му человеку, а печатается для всех).
Выше мы стремились показать Лескова как бы прячущегося, скрывающегося, играющего с читателем в жмурки, пишущего под псевдонимами, как бы по случайным поводам во второстепенных разделах журналов, как бы отказывающегося от авторитетных и импозантных жанров, писателя самолюбивого и как бы оскорбленного...
Я думаю - ответ напрашивается сам собой.
Неудачная статья Лескова по поводу пожара, начавшегося в Петербурге 28 мая 1862 г., подорвала его «литературное положение... почти на два десятка лет» *{{ Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям. Тула, 1981. С. 141. }}. Она была воспринята как натравливание общественного мнения против студентов и вынудила Лескова надолго уехать за границу, а затем сторониться литературных кругов или, во всяком случае, относиться к этим кругам с опаской. Он был оскорблен и оскорблял сам. Новую волну общественного возмущения против Лескова вызвал его роман «Некуда». Жанр романа не только не удался Лескову, но заставил Д. И. Писарева заявить: «Найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласится работать в журнале, украшающем себя повестями и романами г. Стебницкого» *{{ Писарев Д. И. Соч.: В 4-х т. Т. 3. М., 1956. С. 263. }}.
Вся деятельность Лескова как писателя, его поиски подчинены задаче «скрываться», уходить из ненавистной ему среды, прятаться, говорить как бы с чужого голоса. И чудаков он мог любить - потому, что он в известной мере отождествлял их с собой. Потому и делал своих чудаков и праведников по большей части одинокими и непонятными... «Отвержение от литературы» сказалось во всем характере творчества Лескова. Но можно ли признать, что оно сформировало все его особенности? Нет! Тут было все вместе: «отвержение» создавало характер творчества, а характер творчества и стиль в широком смысле этого слова вели к «отвержению от литературы» - от литературы переднего ряда, разумеется, только. Но именно это-то и позволило Лескову стать в литературе новатором, ибо зарождение нового в литературе часто идет именно снизу - от второстепенных и полуделовых жанров, от прозы писем, от рассказов и разговоров, от приближения к обыденности и повседневности.
При всём своеобразии взглядов Лескова его творчество роднит со всей русской литературой XIX века гуманизм, сочувствие страдающему, обездоленному человеку и поиск правды — жизненной и художественной. Лесков, как и Тургенев, Гончаров, Достоевский, — законный наследник «гоголевской школы». Он верил в преобразующую силу слова, в возможность средствами литературы выразить идеалы истины и добра. Только на основе этого понимания можно рассматривать особенности творчества Лескова:
Хроникальность;
Документальность;
Анекдотичность;
Повышенное внимание к необычайному, нетипичному, фантастическому; расширение рамок реалистического повествования, выход за рамки обыденного, «правдоподобного», среднестатистического;
Близость к жанровым особенностям сказки;
Сказовая организация повествования и связанные с ней особенности образной системы, языка и композиции.
Давайте подумаем, как сочетается сказочное и анекдотическое в сказе Лескова «Левша». Обратим внимание на то, что анекдот — историческое событие или просто занятный частный случай. Сказка же отражает вечные закономерности народного бытия. В сказе Лескова сливается анекдот (история о том, как туляки «аглицкую» блоху подковали) и распространённый сказочный мотив о превосходстве «простака» над премудрыми и учеными.
Какие черты художественного мира Лескова «противоречат» друг другу и как достигается их синтез в творчестве писателя? Можно обратить внимание на то, что документальность противоречит увлечению писателя необыкновенным, фантастическим. Но это поможет осознать, что для Лескова такое противоречие мнимое, так как в его представлении о жизни мистическое, иррациональное, сверхбытовое является органической частью бытия. В то же время Лесков, в отличие от романтиков, не заостряет противопоставление двух миров: реального и потустороннего, а утверждает их целостность, в полном согласии с религиозными традициями. (Эпизоды «сон владыки Филарета», «явление убитого монаха главному герою», «встреча Флягина с магнетизёром» в «Очарованном страннике».)
Давайте проанализируем первую главу хроники «Очарованный странник» и на ее примере выявим названные выше особенности художественной манеры Лескова.
1. Сравните начальные страницы романа Тургенева «Отцы и дети» и «Очарованного странника» Н. С. Лескова. В чём проявляется различие повествовательных установок романа и хроники?
В соответствии с условностью романа Тургенев «скрывает» место и время действия за «звёздочками». Зато героя сразу называет по имени и рассказывает его предысторию, как всеведущий и вездесущий автор. Лесков, напротив, точно называет место, описывает обстоятельства, при которых услышал историю Флягина. О своих спутниках на пароходе говорит только то, что может заметить со стороны наблюдательный человек, т. е. выступает как рассказчик, создавая впечатление документальности, невымышленности происходящего.
Важно при этом отметить, что документальность Лескова — один из видов художественной условности, за ней также скрывается вымысел, преображение действительности. (Попробуем, например, определить, сколько времени заняла бы на самом деле исповедь Ивана Флягина.)
2. Сопоставьте образы двух собеседников в начале рассказа: купца и философа. Как раскрыта индивидуальность каждого из них? Случайно ли автор выбирает именно таких героев?
Характер и мироощущение персонажа нарисованы у Лескова немногими яркими мазками, при этом меткость авторских определений дополняется речевой характеристикой: «человек, склонный к философским обобщениям и политической шутливости» выражается иронично и по-книжному («апатия населения», «скука гнетущей, скупой природы», «недостаток подлежащих сведений»), солидный и религиозный купец говорит иначе: грубовато и напористо, размеренно, с присловьем («из рясофора-то ещё можно и в солдаты лоб забрить», «солдат или вахтёр, или помазок — чей возок?», «так прах же тебя разберёт, кто же ты такой?»).
Речевая индивидуализация героев соответствует сказовой природе повествования и особенно ярко проявляется в изображении Флягина.
Проследите соответствия между портретом главного героя и его речью (по 1-й главе).
Величавая сила богатыря-черноризца соответствует плавной неторопливости, спокойному достоинству его речи. Умение становиться неприметным, скромность подтверждаются смиренными оговорками: «Не знаю-с. Об этом надо спросить у кого-нибудь из начитанных... на мои слова в этом не полагайтесь...» Богатый жизненный опыт бывалого человека раскрывается не только в уверенной, смелой манере держаться, но и в разнообразии речевого строя (просторечие, книжные обороты, церковная лексика, жаргоны разных сословий и профессий и т. д.). Внешнее сходство с героями русского фольклора дополняется народно-поэтическими выражениями, изобильно уснащающими его рассказ.
Образы спорящих жизненно конкретны и одновременно символичны. «Старое» — патриархальное, догматическое — сознание вступает в спор с новейшими интеллигентскими идеями. На этом фоне вырастает могучая фигура Ивана Флягина, не принадлежащая ни к какому лагерю. В его рассуждениях о самоубийцах глубинные народные верования предстают свободными от нормативной жёсткости (прямолинейности), более гуманными. С явлением Флягина автор перестаёт выделять реплики отдельных слушателей. Все вопросы герою задаются от какого-то безымянного пассажирского коллектива. Мир вокруг Флягина сам собой становится цельным, монолитным и таким остаётся до финала произведения.
Объясните, какую роль играет в произведении история пьяницы-попика, «орудующего» самоубийцами.
Ответ следующий. Лесков уже в первую главу хроники включает анекдотическую историю. Но именно этот анекдот позволяет найти иное разрешение обсуждаемой нравственной проблемы, противостоящее и догматической вере купца, и безверию, скрытому за ядовитой улыбкой философа. Анекдот вмещает в себя стихию народно-поэтических представлений (картина адского шествия в вещем сне владыки Филарета), приближается к сказке, легенде.
Так на примере небольшого эпизода мы увидели основные особенности творчества Лескова.
Использованы материалы книги: Ю.В. Лебедев, А.Н. Романова. Литература. 10 класс. Поурочные разработки. - М.: 2014
Своеобразие поэтики Лескова
Что касается собственного творчества, писатель шел «против течений». Он любит жанры новеллы и анекдота, в основе которых новость, неожиданность, т.е. то, что вступает в противоречие с привычным взглядом на вещи.
Лесков стремился не выдумывать, а искать в жизни интересные сюжеты и характеры. В этих поисках он обратился к социальным группам, в которые никто до него пристально не всматривался: священникам, мастеровым, инженерам, управляющим, старообрядцам.
Лесков изобразил героя-«праведника», по терминологии писателя.
Размышляя над таким характером, Лесков искал проявления добра в повседневной жизни, среди служебной суеты и обыденных занятий. Писателя интересовало не столько наличие идеала, сколько возможность и разнообразие проявления его в конкретных жизненных ситуациях.
Самое главное, что большинство его положительных героев не титаны и не «идиоты», им присущи человеческие слабости и вечные человеческие достоинства: честность, доброта, бескорыстие, умение прийти на помощь то, что в общем-то по силам всякому. Не случайно в произведениях крупной формы (особенно в «Соборянах») Лесков окружает своих любимых героев близкими людьми. Протопоп Туберозов («Соборяне»), за которого весь город встал, до сих пор является непревзойденным примером человеческой стойкости и мужества, духовной независимости и силы. Туберозова сравнивали со знаменитым протопопом Аввакумом, но жил он в XIX в., когда аввакумовская твердая вера была, мягко говоря, не в моде.
Герои "Запечатленного ангела" - рабочие-каменщики, герой "Очарованного странника" - конюх, беглый крепостной, "Левши" - кузнец, тульский оружейник, "Тупейного художника" - крепостной парикмахер и театральный гример.
Чтобы ставить в центр повествования героя из народа, надо прежде всего овладеть его языком, суметь воспроизвести речь разных слоев народа, разных профессий, судеб, возрастов.
Задача воссоздать в литературном произведении живой язык народа требовала особенного искусства, когда Лесков пользовался формой сказа . Сказ в русской литературе идет от Гоголя, но в особенности искусно разработан Лесковым и прославил его как художника. Суть этой манеры состоит в том, что повествование ведется как бы не от лица нейтрального, объективного автора; повествование ведет рассказчик, обычно участник сообщаемых событий. Речь художественного произведения имитирует живую речь устного рассказа. При этом в сказе рассказчик - обычно человек не того социального круга и культурного слоя, к которому принадлежит писатель и предполагаемый читатель произведения. Рассказ у Лескова ведет то купец, то монах, то ремесленник, то отставной городничий, то бывший солдат. Каждый рассказчик говорит так, как свойственно его образованию и воспитанию, его возрасту и профессии, его понятию о себе, его желанию и возможностям произвести впечатление на слушателей.
Рассказчик в сказе обычно обращается к какому-нибудь собеседнику или группе собеседников, повествование начинается и продвигается в ответ на их расспросы и замечания. Так, в "Очарованном страннике" пароходных пассажиров заинтересовывает своими знаниями и мнениями едущий с ними монастырский послушник, и по их просьбам он рассказывает историю своей пестрой и примечательной жизни. Конечно, далеко не все произведения Лескова написаны "сказом", во многих повествование, как это обычно в художественной прозе, ведет сам автор.
Его речь - речь интеллигента, живая, но без имитации устной беседы. В такой манере написаны и те части "сказовых" произведений, в которых автор представляет и характеризует своих героев. Иногда же сочетание авторской речи и сказа более сложно. В основе "Тупейного художника" - рассказ старой няни ее воспитаннику, девятилетнему мальчику. Няня эта - в прошлом актриса Орловского крепостного театра графа Каменского. (Это тот же театр, который описан и в рассказе Герцена "Сорока-воровка" под именем театра князя Скалинского). Но героиня рассказа Герцена не только высокоталантливая, но, по исключительным обстоятельствам жизни, и образованная актриса. Люба же у Лескова - необразованная крепостная девушка, по природной талантливости способная и петь, и танцевать, и исполнять в пьесах роли "наглядкою" (то есть понаслышке, вслед за другими актрисами). Она не все способна рассказать и раскрыть, что автор хочет поведать читателю, и не все может знать (например, разговоры барина с братом). Поэтому не весь рассказ ведется от лица няни; частью события излагаются автором с включением отрывков и небольших цитат из рассказа няни.
"Левша" - не бытовой сказ, где рассказчик повествует о пережитых им или лично известных ему событиях; здесь он пересказывает сотворенную народом легенду, как исполняют былины или исторические песни народные сказители.
Как и в народном эпосе, в "Левше" действует ряд исторических лиц: два царя - Александр I и Николай I, министры Чернышев, Нессельроде (Кисельвроде), Клейнмихель, атаман Донского казачьего войска Платов, комендант Петропавловской крепости Скобелев и другие.
У рассказчика нет имени, нет личного образа. Правда, в ранних публикациях рассказ открывался предисловием, в котором писатель утверждал, будто "записал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от старого оружейника, тульского выходца...". Однако, подготовляя "Левшу" для собрания своих сочинений, Лесков исключил это предисловие. Причиной исключения могло быть то, что все рецензенты "Левши" поверили автору, будто он напечатал фольклорную запись, и не сходились лишь в том, точно ли записан сказ или Лесков что-то добавлял от себя. Лескову дважды пришлось печатно разоблачить свое предисловие как литературный вымысел. "...Я весь этот рассказ сочинил...- писал он,- и Левша есть лицо, мною выдуманное".
Герой "Очарованного странника" Иван Северьянович Флягин - в полном смысле слова богатырь, и притом "типический, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца". Он обладает необычайной физической силой, безгранично смел и мужествен, искренен и прямодушен до наивности, предельно бескорыстен, отзывчив на чужое горе. Как всякий народный богатырь, Иван Северьяныч горячо любит родину. Это ярко проявляется в смертной тоске по родной стороне, когда десять лет ему приходится пробыть в плену у киргизов. К пожилым годам патриотизм его становится шире и сознательнее. Его томит предчувствие грядущей войны, и он мечтает принять в ней участие и умереть за родную землю.
Он необычайно талантлив. Прежде всего в деле, к которому был приставлен еще мальчиком, когда стал форейтором у своего барина. Ко всему, касающемуся лошадей, он "от природы своей особенное дарование получил".
За ним числятся не только проступки, но и преступления: убийства, умышленные и неумышленные, конокрадство, растрата. Но каждый читатель чувствует в Иване Северьяныче чистую и благородную душу. Ведь даже из трех убийств, о которых рассказано в повести, первое - нечаянный результат озорного лихачества и не знающей куда себя деть молодой силы, второе - результат неуступчивости противника, надеющегося "перепороть" Ивана Северьяныча "в честном бою", а третье - это величайший подвиг самоотверженной любви.
Легендарный Левша с двумя своими товарищами сумел выковать и прикрепить гвоздиками подковки к лапкам сделанной в Англии стальной блохи. На каждой подковке "мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал". Разглядеть эти надписи можно только в "мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает". Но у мастеровых никаких микроскопов не было, а только "глаз пристрелявши".
Лесков далек от идеализации народа. Левша невежествен, и это не может не сказываться на его творчестве. Искусство английских мастеров проявилось не столько в том, что они отлили блоху из стали, сколько в том, что блоха танцевала, заводимая особым ключиком. Подкованная, она танцевать перестала. И английские мастера, радушно принимая присланного в Англию с подкованной блохой Левшу, указывают на то, что ему мешает отсутствие знаний: "...Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что такая малая машинка, как в нимфозории, на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует".
Левша любит свою Россию простосердечной и бесхитростной любовью. Он рвется домой, потому что перед ним встала задача, выполнение которой нужно России; тем самым она стала целью его жизни. В Англии Левша узнал, что дула ружей надо смазывать, а не чистить толченым кирпичом, как было принято тогда в русской армии,- отчего "пули в них и болтаются" и ружья, "храни бог войны, стрелять не годятся". С этим он спешит на родину. Приезжает он больной, снабдить его документом начальство не позаботилось, в полиции его начисто ограбили, после чего стали возить по больницам, но никуда не принимали без "тугамента", сваливали больного на пол, и, наконец, у него "затылок о парат раскололся". Умирая, Левша думал только о том, как довести до царя свое открытие, и еще успел сообщить о нем врачу. Тот доложил военному министру, но в ответ получил только грубый окрик: "Знай свое рвотное да слабительное, а не в свое дело не мешайся: в России на это генералы есть".
Важная роль в сюжете "Левши" отведена "донскому казаку" Платову . Как и в народных исторических песнях и в казачьих сказах о войне с французами, здесь таким именем назван атаман войска донского генерал граф М. И. Платов. В сказе о Левше Платов по приказу царя Николая I повез заморскую диковинку в Тулу, чтобы русские мастера показали, на что они способны, "чтобы англичане над русскими не предвозвышались". Он же привозит Левшу в Петербург в царский дворец.
В рассказе "Тупейный художник" писатель выводит богатого графа с "ничтожным лицом", обличающим ничтожную душу. Это злой тиран и мучитель: неугодных ему людей рвут на части охотничьи псы, палачи терзают их неимоверными пытками.
Образ одного из господских прислужников ярко обрисован в "Тупейном художнике" . Это поп Аркадий, не устрашенный грозящими ему истязаниями, быть может смертельными, пытается спасти любимую девушку от надругательства над ней развратного барина. Их обещает обвенчать и скрыть у себя на ночь священник, после чего оба надеются пробраться в "турецкий Хрущук". Но священник, предварительно обобрав Аркадия, предает беглецов графским людям, посланным на поиски сбежавших, за что и получает заслуженный плевок в лицо.
Н. Г. Михайлова
Жанровое многообразие русской прозы второй половины XIX в. во многом связано с влиянием на литературу различных устно-повествовательных жанров народной прозы. Сказка в ее разновидностях, религиозная легенда, предание, быличка, всевозможные бывальщины, бытовые рассказы, близкие к анекдоту, просто мемуарные рассказы – все эти разновидности устного повествования в разной степени проникают в литературную прозу этого времени. Благодаря композиционно-стилистической свободе повествования в литературе возникают возможности самого разного сочетания собственно авторского и устно-народного повествовательных планов в произведении.
Очень распространенная и, пожалуй, наиболее простая форма жанрового взаимодействия с народным творчеством – это включение в литературное произведение сказок, преданий, бывалщин, выдержанных в духе народных, а часто представляющих собой обработку автором устных текстов, непосредственно услышанных или полученных из других источников. В этом случае произведение представляет собой свободное мемуарное, очерково-описательное повествование или сказовую новеллу. Характерный и далеко не единственный пример произведения такого рода – дилогия П. И. Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах».
Иногда литературное произведение стоит на грани беллетристики и фольклорной записи: устно-народный текст, приведенный автором-собирателем довольно полно и точно, дается в беллетристическом обрамлении. Таковы некоторые очерки П. И. Якушкина, записи И. И. Железнова.
Другую форму взаимодействия с народной прозой представляют произведения, в целом построенные в традициях того или иного устного жанра, например литературный народный рассказ, который получил особое развитие в творчестве Л. Н. Толстого; встречается он в 80-е годы и у других писателей. Этот литературный жанр, сочетающий художественное изображение с нравственно-дидактическим рассуждением, обычно использует легенду, иногда сказку или просто поучительный рассказ о житейской ситуации.
Более общие, опосредствованные связи с фольклором, в частности с народной сказкой, прослеживаются в жанре литературной сказки второй половины XIX в. (Салтыков-Щедрин, Гаршин, Лесков).
Анекдот – короткое динамичное повествование о каком-либо незначительном, но необычном, а иногда и маловероятном случае с неожиданным исходом, не подготовленным первоначальной ситуацией. Такая несовместимость сюжетно-повествовательного материала, иногда граничащая с парадоксальностью, и является источником комизма в этом устно-прозаическом жанре. Анекдот часто связан с обыгрыванием каких-то незначительных, хотя обычно и острых социально-бытовых моментов, и передается как рассказ о реальном событии. Не случайно обращение к анекдоту Лескова – писателя, с обостренным вниманием относящегося к так называемым мелочам жизни.
Анекдот – «своего рода атом в природе лесковского творчества». На анекдотически острой ситуации, получающей иногда самое неожиданное разрешение, основаны такие рассказы, как «Маленькая ошибка», «Штопальщик», «Грабеж», «Отборное зерно», «Сказ о запятой» в «Импровизаторах», рассказы Кесаря Берлинского в «Печерских антиках», некоторые новеллы из «Заметок неизвестного», отдельные эпизоды из «Мелочей архиерейской жизни». Во многом близок к анекдоту «Левша».
Неожиданное совпадение разных обстоятельств определяет кажущуюся необычность житейской ситуации в «Маленькой ошибке». Московская купчиха просит, чтобы «чудотворец» Иван Яковлевич вымолил «плод чрева» ее старшей, замужней дочери. Однако в ее «просительной записочке» случайно оказывается написанным имя младшей дочери, «девицы Катечки». Благодаря прихотливому стечению обстоятельств все действительно сбывается по «ошибочному молению» сумасшедшего «чудотворца».
В рассказе «Грабеж» – резкое несоответствие исходной ситуации и ее внезапного разрешения, а также целей, которые ставят персонажи, и получившегося результата. Вопрос о грабежах, «подлётах», о том, как надежнее сохранить свое состояние, – самый главный в старозаветном благочестивом купеческом семействе. Разговоры, которые ведут между собой герой, его «маменька», «тетенька, почтенная вдова Катерина Леонтьевна» и «дяденька Иван Леонтьевич», елецкий купец, постоянно вертятся вокруг этой темы. Однако именно благодаря тому, что дядя с племянником изо всех сил стараются охранить себя и свое добро от знаменитых орловских «подлётов», они, совершенно неожиданно для себя, вдруг становятся сами грабителями, подтверждая тем комически парадоксальное утверждение рассказчика: «как надойдет воровской час, то и честные люди грабят».
Интересный образец лесковской обработки анекдотического сюжета представляет собой «Сказ о запятой» в «Импровизаторах», который дан в тексте повести в двух вариантах. В рассказе «порционного мужика» о генерале, его камердинере, враче и холере история о том, как «генерал докторов бил», изложена «в самом сильном конкрете»: «Жил возле рынка генерал... имел верного слугу-камердинера. Отлучился в киятер, а верный камердинер к себе приходимую кралю принял чай пить... Как вдруг ему резь живота... Взяли его и стали над ним опыт струментой пробовать, все чувствия угасили, но в подщиколотке еще пульс бил. Генерал его восхитил – и в баню. Потом позвал докторов в гости, а камердинеру велел войти и чай подать... Те и попадали... А генерал двоих расстрелял, а третьего в морду набил и сказал: «Ступай, жалуйсяЬ "
Это та общая сюжетная основа, которую писатель обычно заимствует из услышанных где-либо историй. Помимо того в повести Лескова тот же сюжет дан в рассказе «няни из знакомого семейства». Это – уже собственно лесковский вариант повествования. Так обычно писатель обрабатывает заимствованное из устных источников.
В рассказе няни живыми деталями рисуется облик старого генерала: «На дачу он не любит ездить, а остается в Петербурге, потому что веселого характера и любит разъезжать по знакомым, а вечером на закат солнца смотрит и слушает, как поют француженки». Следует изобилующий комическими подробностями рассказ о том, как генерал, приехав из «Аркадии» или «Ливадии», узнал, что его верного камердинера «умирать увезли» и, «растроганный до слез», отправился его выручать. Как обычно у Лескова, повествование почти сплошь состоит из живых, динамичных диалогов: генерала с полицейским, извозчиком, «старшим доктором», «читальщиком» в «мертвецком покое».
Установить, являются ли анекдоты, лежащие в основе рассказов Лескова, действительно устным творчеством, или они возникли в воображении писателя по аналогии или по ассоциации с чем-то услышанным или увиденным, в большинстве случаев очень трудно. Лесков иногда настолько сливается со стихией народного миросозерцания и соответствующих форм живого устного рассказывания, что кажущийся на первыв взгляд прямым заимствованием фольклоризм его произведений оказывается в действительности очень опосредованным. Характерный пример в этом отношении представляет «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе». Как известно, утверждение Лескова в предисловии к первым изданиям, что «легенда» записана им от «старого оружейника», являющееся простым повествовательным приемом сказовой новеллы, было воспринято многими критиками буквально. Фольклорность «сказа» не вызывала, сомнений и утверждалась иногда даже после того, как сам писатель выступил с «опровержением», заявив, что «весь этот рассказ» он «сочинил». «Все, что есть чисто народного в «Сказе о тульском левше и с стальной блохе», заключается в следующей шутке или прибаутке: «Англичане из стали блоху сделали, а наши туляки ее подковали да им назад отослали... левша есть лицо мною выдуманное».
Однако, как убедительно и остроумно доказал Б. Бухштаб, существование такой шутки или прибаутки, которая могла бы быть только стяженным анекдотом, маловероятно, как потому что она не совсем пословична по своему характеру (недосказанность), так и главным образов потому, что она по существу повторяет сюжет лесковского произведения и приобретает смысл только в его контексте. «Чисто народной» оказывается только поговорка «Туляки блоху подковали», использованная во второй части «прибаутки». Однако она звучит насмешкой над туляками и совершенно не заключает смысла лесковской «прибаутки» и всего «сказа» (превосходство русских мастеров над английскими). Что же касается именно такого смысла, то он есть в упоминаемом писателем в связи с «Левшой» сюжетно аналогичном лесковскому рассказу анекдоте о «немецкой обезьяне», которую «немец выдумал, да она садиться не могла (все прыгала), а московский меховщик взял да ей хвост пришил». Народное происхождение этого анекдота, как справедливо отмечает Бухштаб, «вполне правдоподобно».
Помимо того, известную роль в создании сказа сыграл и анекдот о знатном вельможе, покупающем пистолет, и тульском мастеровом и некоторые другие фольклорные впечатления писателя, а также литературные источники, которым Бухштаб, например, склонен придавать особое значение. Такими сложными путями возникла анекдотическая основа «Левши», устно-народный характер которой всегда казался столь бесспорным.
Естественно предположить, что вообще сюжетная основа лесковских новелл обычно представляет собой сплав из устно-народных и литературных источников, а также наблюдений, вымысла, ассоциаций писателя, прямое же заимствование из народного творчества, обращение к устным источникам, может быть, чаще декларируется писателем, чем действительно имеет место. Однако с точки зрения нашей проблемы это мало что меняет: тесная связь с жанрово-повествовательными формами народной прозы остается несомненной часто и тогда, когда писатель прибегает к вымыслу. Блестящее знание устного материала («записи, сделанные мною (Лесковым. – Я. М.) во время моих скитаний по разным местам моего отечества») позволило ему создавать очень искусные «подделки».
Наряду с рассказами анекдотического характера о всевозможных забавных происшествиях, в народной среде, особенно в прошлом, часто получали распространение рассказы-бывальщины о различных странных и страшных случаях, также обычно не выходящие за пределы местной повествовательной традиции. Такие рассказы о необычайных происшествиях прежде всего отличаются эффектностью взятого жизненного материала. Это качество присуще также и анекдотам. Однако если неожиданность и необычность ситуации в анекдоте осознается в комическом плане, то такие рассказы вызывают серьезное отношение и рассказчика и слушателей, а событие, о котором идет речь, воспринимается как странное, удивительное или даже страшное. Жизненный материал, положенный в основу рассказа, может быть различным и сам по себе еще не определяет характера повествования. Например, анекдотический рассказ о камердинере генерала, умершем от холеры, а потом воскресшем, приведенный Лесковым в двух вариантах в «Импровизаторах», по своему сюжетно-тематическому характеру мог бы быть выдержан и в традициях рассказов о страшных случаях: о событиях, связанных с холерой, чаще рассказывали как о страшных. Вариант «порционного мужика» почти не заключает комизма, характерного для анекдота. Однако неожиданно благополучный конец позволяет дать общую комическую разработку сюжета, наполнить его забавными подробностями и эпизодами. Так, аналогичный жизненный материал может быть осознан и обработан как в традициях комического, так и «серьезного» жанров.
Вместе с тем события, о которых идет речь в этом виде прозы, не отличаются какой-либо исторической значительностью, особой давностью, как это бывает обычно в преданиях. Они при всей необычности сохраняют свой житейский, бытовой характер. Определяющей особенностью обработки жизненного материала в таких рассказах является преувеличение. Элемент страшного особо подчеркивается рассказчиком, так что повествование, сохраняя какую-то связь с реальными местными происшествиями, в целом, несмотря на установку на достоверность, становится маловероятным или даже совсем невероятным, а иногда включает традиционно-фольклорные фантастические образы.
К таким бывальщинам о страшном относятся распространенные в прошлом рассказы о всевозможных, обычно очень таинственных убийствах и ограблениях, происходящих часто на постоялых дворах, в разных глухих местах. Подобные рассказы нашли косвенное отражение в рассказе Лескова о «пустом дворнике» Селиване («Пугало»).
Особое распространение этот вид рассказывания получает во время всенародных бедствий, катастроф. Например, такие события 90-х гг. прошлого века, как голод или эпидемия холеры, нашли своеобразное отражение в сознании народа и привлекли внимание Лескова и его современников.
Л-ра: Филологические науки. – 1975. – № 6. – С. 14-24.
Ключевые слова: Николай Лесков, критика на творчество Лескова, творчество Лескова, скачать критику, скачать бесплатно, жанры Н. Лескова, русская литература 19 века, скачать реферат, повести и рассказы Лескова