В предисловии говорится о том, что книга была рождена под влиянием слова «АМАГКН», увиденного автором на стене Собора Парижской Богоматери.

Книга первая

6 января 1482 года Париж оглашается перезвоном колоколов. Жители французской столицы собираются во Дворце правосудия, чтобы посмотреть мистерию, дающуюся в честь фландрских послов. Представление задерживается. Усталая толпа ругается и сплетничает.

Начавшееся представление не нравится публике. Всё её внимание сосредотачивается на иностранных гостях и кардинале Карле Бурбонском. Автор мистерии – поэт и философ Пьер Гренгуар приходит в отчаяние от провала. Зрители выбирают Папу шутов. Им становится Квазимодо – уродливый звонарь Собора Парижской Богоматери.

Книга вторая

Пьер Гренгуар отправляется на Гревскую площадь, где танцует Эсмеральда – ослепительно красивая шестнадцатилетняя цыганка. Закончив танец, девушка заставляет белоснежную козочку Джали отвечать на свои вопросы с помощью бубна. Представление красавицы прерывает затворница Роландовой башни – женщина, ненавидящая цыган. Шутовской парад останавливает архидьякон Клод Фролло. Он «свергает» Квазимодо и уводит его за собой. Пьер Гренгуар следует за Эсмеральдой. Он видит сцену похищения девушки Квазимодо и её последующее освобождение начальником королевских стрелков – Фебом де Шатопером.

Плутая по улочкам Парижа, Пьер оказывается в воровском квартале «Двор чудес». Эсмеральда спасает его от смерти, взяв в мужья на четыре года.

В каморке цыганка отказывается от любовных ласк Пьера. Гренгуар не интересен ей, как мужчина – она хотела спасти его от виселицы и не более того. Пьер рассказывает историю своей жизни в надежде на то, что Эсмеральда, полюбит его, узнав получше. Девушка не слышит поэта – она думает о Фебе.

Книга третья

Автор описывает архитектурные особенности Собора Парижской Богоматери, сочетающего в себе признаки романского и готического стиля. Затем он предлагает читателю подняться на верх храма, чтобы увидеть средневековый Париж с высоты птичьего полёта.

Гюго рассказывает историю формирования города, разросшегося к пятнадцатому веку до трёх крупных районов – Сите (Старый город, основные здания – церкви, власть находится в руках епископа), Университета (левый берег Сены, учебные заведения, ректор) и Города (правый берег, дворцы, торговый старшина). Описание Парижа автор заканчивает колокольным перезвоном, доносящимся на Пасху из тысяч местных церквей и храмов.

Книга четвёртая

Шестнадцать лет назад в деревянные ясли Собора Парижской Богоматери был подкинут четырёхлетний Квазимодо. Горожане видели в уродливом ребёнке дьявола. Молодой священник Клод Фролло усыновил подкидыша.

В юности Клод активно учился, в девятнадцать лет стал сиротой и единственным опекуном своего младшего брата Жеана, в двадцать – принял духовное звание.

Квазимодо вырос уродливым как телесно, так и духовно. Он плохо воспринимал окружающий мир, был злобен и невероятно силён. Он почти не выходил из Собора и больше всего на свете любил своего господина – Клода Фролло и колокола, от которых когда-то оглох.

Младший брат Клода вырос лентяем и распутником. Разочаровавшийся в родственных привязанностях и изучивший всё, что только мог, архидьякон стал заниматься поисками философского камня. В народе Клод прослыл колдуном.

Книга пятая

Как-то раз Клода Фролло посетил королевский медик Жак Куактье вместе с «провинциальным дворянином кумом Туранжо», оказавшимся королём Франции – Людовиком XI.

Автор объясняет смысл слов архидьякона «это убьёт то» тем, что раньше слово воплощалось в виде зодчества, а сейчас – в виде книги. Монументальная мысль превратилась в мысль подвижную и бессмертную. Истинное зодчество умерло в эпоху Возрождения. Архитектура со временем стала обычной геометрией.

Книга шестая

Младший судья Шатле, глухой Флориан Барбедьен допрашивает глухого Квазимодо. Присутствующие смеются над комичностью сложившегося положения. Парижский прево, мессир Робер д’Эстутвиль не понимает, что Квазимодо глух и приговаривает его к жестокому наказанию у позорного столба.

Провинциалка Майетта рассказывает двум парижанкам историю Пакетты Шантфлери– дочери бывшего рейнского менестреля, после смерти отца вставшей на путь проституции и родившей в двадцать лет обожаемую дочку Агнесу. Прелестную девочку похитили цыгане, а вместо неё подбросили несчастной матери маленького Квазимодо. В затворнице Роландовой башни (сестре Гудуле) Майетта узнаёт несчастную Пакетту.

Квазимодо вертят в колесе на Гревской площади и бьют тонкой плёткой с «когтями» на концах. Пока он стоит привязанный к столбу, толпа неистовствует и кидает в него камни. Эсмеральда даёт Квазимодо воды. Звонарь плачет.

Книга седьмая

Начало марта. В доме вдовы г-жи де Гонделорье собираются девушки благородного происхождения. Дочь хозяйки дома Флер-де-Лис вышивает. Её жених Феб выглядит растерянным и задумчивым. Девушки приглашают танцующую на площади Эсмеральду в дом. Они завидуют красоте цыганки и потешаются над её нарядом. Джали выводит из букв имя «Феб». Флер-де-Лис падает в обморок.

Клод Фролло и Квазимодо наблюдают за танцем цыганки. Выступающий вместе с Эсмеральдой Пьер Гренгуар рассказывает архидьякону историю девушки.

Жеан Мельник идёт к старшему брату за деньгами и видит, как Клод Фролло тщетно пытается сосредоточиться на занятиях алихимией. Архидьякон отказывается дать нерадивому школяру деньги, но приход королевского прокурора церковного суда Жака Шармолю заставляет его изменить своё решение.

Выйдя из собора Жеан встречает Феба. Они отправляются пропивать деньги архидьякона. Клод Фролло идёт за ними и узнаёт о готовящемся свидании Феба с Эсмеральдой. Он подкарауливает молодого человека, чуть не затевает с ним дуэль, но затем даёт денег на комнату у старухи Фалурдель в обмен на возможность увидеть судьбоносную встречу. В разгар любовных утех Клод Фролло покидает своё убежище и вонзает кинжал в горло Феба. Эсмеральду арестовывают.

Книга восьмая

Через месяц Пьер Гренгуар случайно заходит во Дворец правосудия, где видит суд над Эсмеральдой. Цыганка поначалу отпирается, но первая же пытка «испанским сапогом» заставляет её «сознаться» в преступлении и колдовстве. Торопящиеся на ужин судьи выносят девушке смертный приговор. Эсмеральду помещают в подземную тюрьму Турнель, где её навещает Клод Фролло и рассказывает о своей страсти. Архидьякон просит цыганку сжалиться над ним, подарив хоть немного ласки, и предлагает бежать. Девушка отталкивает его.

Феб поправляется и скрывается в полку. В мае он возвращается в Париж и попадает на казнь Эсмеральды. Архидьякон делает последнюю попытку спасти цыганку, но она вновь отвергает его. Девушка видит на балконе Феба и падает в обморок от счастья и горя. Квазимодо вырывает Эсмеральду из рук палача и прячет её в Соборе Парижской Богоматери.

Книга девятая

Клод Фролло бежит за город. Весь день он проводит в мучениях. Вечером архидьякон наблюдает за свиданием своего брата Жеана с уличной потаскушкой у старухи Фалурдель. В полночь в Соборе он видит Эсмеральду и принимает её за призрака.

Квазимодо помещает цыганку в келью, служащую убежищем. Он делится с ней своей постелью и едой.

Душевные раны Эсмеральды зарубцовываются. Она находит общий язык с Квазимодо, считает себя виноватой в том, что Феб видит в ней преступницу. Заметив на площади капитана, Эсмеральда просит Квазимодо привести его к ней. Феб отказывается идти за звонарём, считая его посланцем с того света.

Клод Фролло ревнует цыганку к Квазимодо. В одну из ночей он пробирается в келью Эсмеральды и пытается овладеть девушкой. Звонарь оттаскивает архидьякона от цыганки.

Книга десятая

Клод Фролло предлагает Пьеру Гренгуару обменяться одеждой с Эсмеральдой, чтобы вывести её из собора. Поэт не хочет быть повешенным. Он предлагает спасти девушку иначе.

Жеан Мельник просит у брата деньги. В противном случае он грозится податься в бродяги. Архидьякон в сердцах кидает ему кошелёк.

Двор чудес готовится к освобождению Эсмеральды. Жеан Мельник несёт пьяный бред. Квазимодо сбрасывает на головы бродяг тяжёлое бревно, камни и расплавленный свинец. Жеан пытается проникнуть в Собор с помощью лестницы, но Квазимодо сбрасывает её на площадь. Вслед за ней летит и младший брат архидьякона.

В Бастилии Людовик XI знакомится с государственными счетами, осматривает новую деревянную клетку, читает корреспонденцию. Узнав о бунте парижской черни, король посылает к Собору стрелков.

Книга одиннадцатая

Пьер Гренгуар и Клод Фролло помогают Эсмеральде сбежать. Поэт уводит с собой Джали, оставляя цыганку на попечение архидьякона. Последний приводит девушку на Гревскую площадь и ставит перед мучительным выбором: он или виселица. Эсмеральда в очередной раз отвергает Клода. Он отдаёт её в руки Гудулы, а сам бежит за народом.

«Как ненадежно бессмертие, доверенное рукописи! А вот здание – это уже книга прочная, долговечная и выносливая! Для уничтожения слова, написанного на бумаге, достаточно факела или варвара. Для разрушения слова, высеченного из камня, необходим общественный переворот или возмущение стихий» (В. Гюго).
Это даже немного странно: в столь насыщенном персонажами и событиями романе главным героем является не человек, не группа людей, а собор.
Роман и был написан Гюго с этой целью: показать в качестве главного героя готический собор Парижа, который в то время собирались снести или модернизировать. После выхода романа во Франции, а затем во всей Европе началось движение за сохранение и реставрацию готических памятников.

Из биографии Виктора Гюго

Викто́р Мари́ Гюго́ (1802-1885) – французский поэт, прозаик, драматург, автор исторических романов. Родился в семье генерала наполеоновской армии, который много лет был губернатором сначала в Италии, потом в Мадриде. Детство Гюго прошло в странствованиях по завоеванным странам, по следам отца; дольше всего он жил в Мадриде, где учился в дворянском институте и был зачислен в пажи короля Иосифа. Частые переезды по Италии и Испании среди покоренного, но не смирившегося духом населения наложили глубокий отпечаток на воображение будущего писателя. С 11 лет живёт с матерью и двумя братьями в Париже.
Творческую литературную деятельность начал в 14 лет с написания трагедий. С 1830 по 1843 г. Виктор Гюго работает почти только для театра, но публикует в это время несколько сборников поэтических произведений. В 1822 г. вышел первый стихотворный сборник Гюго «Odes et Ballades», сразу давший ему знаменитость и королевскую пенсию.
Первым полноценным романом Гюго стал «Собор Парижской Богоматери», опубликованный в 1831 г. и переведённый на многие европейские языки. Он привлёк внимание к запустелому Собору Парижской Богоматери, который стал привлекать тысячи туристов.
В 1841 г. Гюго избрали членом французской академии, а в 1845 г. получил звание пэра. Активно занимался общественной деятельностью. Избранный в 1849 г. в законодательное собрание, Гюго сделался крайним республиканцем, стоял за всеобщую подачу голосов и против пересмотра конституции. Он сражался на баррикадах и с трудом спасся бегством в Бельгию, откуда его вскоре изгнали; тогда он поселился на Нормандских островах Англии (сначала на Джерси, потом на Гернси). Гюго пробыл в изгнании до 1870 г., не желая пользоваться императорской амнистией и ведя беспощадную войну с узурпатором.
Умер В. Гюго в возрасте 83 лет.

Роман «Собор Парижской Богоматери»

Лучшим его романом является «Собор Парижской Богоматери».
Начало работы над романом – 1828 г. Почему Гюго решил обратиться к такому далёкому прошлому (XV в.)?
Во-первых, его время уже отмечено широким распространением исторической тематики.
Во-вторых, Средневековье тогда рассматривалось в романтическом ракурсе.
В- третьих, он был небезразличен к судьбе историко-архивных памятников и боролся за их охрану. Гюго задумал своё произведение в момент расцвета исторического романа во французской литературе.
Гюго часто посещал собор во время прогулок по старому Парижу со своими друзьями: писателем Нодье, скульптором Давидом Д*анже, художником Делакруа. Познакомился с первым викарием собора аббатом Эгже, и тот помог ему понять архитектурную символику здания. Фигура аббата Эгже послужила писателю прототипом Клода Фролло. Впрочем, все персонажи романа не являются вымышленными.
Подготовительная работа над романом была тщательной и скрупулезной. Роман был опубликован в 1831 г.

Анализ романа

XV в. в истории Франции – это эпоха перехода от средних веков к Возрождению.
В романе указано только одно историческое событие (приезд послов для заключения брака дофина (титул владетелей графства) и Маргариты Фландской в январе 1482 г., а исторические персонажи (король Людовик XIII, кардинал Бурбонский) оттеснены на второй план многочисленными персонажами и главным персонажем – Собором Парижской Богоматери.

Собор Парижской Богоматери
Строительство собора по планам, составленным епископом Морисом де Сюлли, было начато в 1163 г., когда королем Людовиком VII и специально приехавшим в Париж на церемонию папой Александром III был заложен первый камень фундамента. Главный алтарь собора был освящен в мае 1182 г., к 1196 г. храм был почти закончен, работы продолжались только на главном фасаде. Во второй четверти XIII в. были возведены башни. Но полностью строительство было завершено только в 1345 г., за это время первоначальные планы постройки несколько раз изменялись. «Позже эту стену (я даже точно не припомню, какую именно) не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла. Именно так в течение вот уже двухсот лет поступают с чудесными церквами средневековья. Их увечат как угодно – и изнутри и снаружи. Священник их перекрашивает, архитектор скоблит; потом приходит народ и разрушает их (В. Гюго).
Главные герои романа – Эсмеральда, Квазимодо, Клод Фролло. Судьбы всех главных героев неразрывно связаны с Собором.

Образ Клода Фролло

Жан Альфред Джирард Сегин. Иллюстрация к роману (Клод Фролло)

Клод Фролло – священнослужитель, аскет и ученый алхимик. Он был личностью незаурядной, с младенческих лет был предназначен родителями для духовного звания. Его научили читать по-латыни и воспитали в нем привычку опускать глаза долу и говорить тихим голосом. Он был грустным, степенным, серьезным ребенком, который прилежно учился и быстро усваивал знания. Изучал латынь, греческий и древнееврейский языки, был одержим настоящей горячкой приобретать и копить научные богатства.
Двадцати лет он, с особого разрешения папской курии, был назначен священнослужителем собора Парижской Богоматери. «... Известность отца Клода простиралась далеко за пределы собора.
Но он не пользовался любовью ни у людей почтенных, ни у мелкого народа, жившего вблизи собора. Зато Квазимодо любил архидьякона так сильно, как ни собака, ни слон, ни конь, никогда не любили своего господина. Признательность Квазимодо была глубока, пламенна, безгранична.
Эсмеральда боялась священника. «Сколько месяцев он травит меня, грозит мне, пугает меня! О Боже! Как счастлива я была без него. Это он вверг меня в эту пропасть...».
Клод Фролло – двойственная личность: с одной стороны, он добрый, любящий человек, сострадателен к людям, он вырастил и поставил на ноги своего младшего брата, спас маленького Квазимодо от смерти, взяв его на воспитание. С другой стороны, в нем присутствует темная, злая сила, жестокость. Из-за него повесили Эсмеральду. «Вдруг в самое страшное мгновение сатанинский смех, смех, в котором не было ничего человеческого, исказил мертвенно-бледное лицо священника».
Клод Фролло любил собор. «Любил в соборе его внутреннее значение, скрытый в нем смысл, любил его символику, таящуюся за скульптурными украшениями фасада». Собор был местом, где Клод работал, занимался алхимией и просто жил.
Именно у собора, в яслях для подкидышей, он нашел Квазимодо и унес подкидыша к себе.
«С его галерей архидьякон наблюдал за Эсмеральдой, танцующей на площади» и именно здесь «молил Эсмеральду сжалиться над ним и одарить любовью».
Но добрый, милосердный в начале романа, Клод Фролло в конце романа представляет собой средоточие темных мрачных сил, воплощение мрачного Средневековья. Это человек, несущий в себе все самые темные и несовершенные стороны этого времени.
Архидьякон не только алхимик, но и воплощением алхимического действа. Он есть олицетворение мрачной аскезы Средневековья. Он – воплощение всей католической церкви, её оплот и догмы. Архидьякон уже не верующий, но ещё суеверный человек. Он является носителем тех идеалов, которые уходят в небытие, но в то же время он сам давно в них разочаровался.

Образ Квазимодо

Эсмеральда приносит воды Квазимодо. Иллюстрация Гюстава Бриона
Этот несчастный человек с детских лет был лишен родительской любви. Воспитывал его Клод Фролло. Священник научил его говорить, читать, писать. Затем, когда Квазимодо подрос, Клод Фролло сделал его звонарем в соборе. Из-за сильного звона Квазимодо потерял слух.
Люди были очень жестоки к нему. Почему? Это вечный и риторический вопрос. Вместо жалости его осыпали оскорблениями, унижали. Он был не похож на остальных, и этого уже было достаточно для ненависти.

К тому же он одним своим видом нагонял ужас на людей, отталкивал их. Но в ответ на их жестокость он тоже должен был как-то реагировать – он и реагировал, как умел, как позволяла ему его забитое сознание. Он встречал вокруг себя лишь ненависть и заразился ею. С другой стороны, он добрый, у него ранимая, нежная душа и все, что он совершает, – это лишь реакция на то зло, которое люди делают ему. Квазимодо спасает Эсмеральду, прячет ее, заботится о ней.
Собор для Квазимодо – «убежище, друг, защищает его от холода, от человека и его злобы, жестокости... Собор служил для него то яйцом, то гнездом, то домом, то родиной, то, наконец, Вселенной». «Собор заменял ему не только людей, но и всю вселенную, всю природу». Он любит его за красоту, за стройность, за гармонию, которую источало здание, за то, что здесь он чувствовал себя свободно. Любимым местом для него была колокольня. Именно колокола делали его счастливым. «Он любил их, ласкал их, говорил с ними, понимал их, был нежен со всеми, начиная от самых маленьких колоколов до самого большого колокола».
Уродливый внешне, отверженный людьми, Квазимодо оказывается высоконравственным человеком. Он добр, предан, умеет любить сильно и бескорыстно.

Образ Эсмеральды

Эсмеральда и Джали

«Тоненькая, хрупкая, с обнаженными плечами и изредка мелькавшими из-под юбочки стройными ножками, черноволосая, быстрая, как оса, в золотистом, плотно облегавшем ее талию корсаже, в пестром раздувавшемся платье, сияя очами, она воистину казалась существом неземным...».
Эсмеральда – очень красивая девушка, жизнерадостная, светлая. Гюго наделяет свою героиню всеми лучшими качествами, присущими женщине: красотой, нежностью, нравственным чувством, простодушием, наивностью, неподкупностью, верностью. Но в то жестокое время все эти качества были скорее недостатками. Они не помогают ей остаться в живых в мире злобы и корысти, поэтому она умирает.
В неё влюбляются поэт Пьер Гренгуар, священник Клод Фролло и звонарь Квазимодо. Фролло при помощи Квазимодо пытается украсть Эсмеральду, но её спасает офицер Феб де Шатопер. Эсмеральда влюбляется в своего спасителя.
Девушка знает, что воспитавшие её цыгане – не её родители, она хочет найти свою настоящую мать и носит на шее ладанку, в которой хранится крошечный детский расшитый башмачок – единственная вещь, которая досталась ей от настоящей матери: по нему Эсмеральда надеется когда-нибудь найти, но, согласно данному ей с башмачком наказу, для этого ей надо сохранить девственность. Постепенно читателю открывается история происхождения Эсмеральды.
В конце романа говорится о том, как в гробнице Монфоконской виселицы были найдены два скелета, один из которых обнимал другой. Это были останки Эсмеральды и Квазимодо. Когда их попытались разъединить, скелет Квазимодо рассыпался в прах.

Несколько слов о творчестве В. Гюго

Главными чертами творчества В. Гюго можно назвать стремление писателя-романтика к изображению жизни в её контрастах, что и проявляется в романе «Собор Парижской Богоматери». Он считал, что определяющим фактором развития любого общества является борьба добра и зла, вечная борьба доброго или божественного начала с началом злобным, демоническим.
Писатель стремился к правдивому и многостороннему отображению жизни. Излюбленные художественные приёмы Гюго – контраст, гротеск, гипербола.

"Собор Парижской Богоматери" - роман, краткое содержание которого представлено в этой статье. Виктор Гюго опубликовал его впервые в 1831 году. Это произведение считается первым историческим романом, написанным на французском языке. Однако не только поэтому мы советуем вам познакомиться с творением, автор которого - Виктор Гюго. "Собор Парижской Богоматери" - книга, краткое содержание которой сегодня знакомо множеству людей со всего мира. Популярность ее огромна, и это не случайно - произведение действительно стоит того, чтобы его прочесть.

Приготовьтесь познакомиться с событиями, которыми начинает Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери". Краткое содержание их постараемся передать, не вдаваясь в детали, но и не упуская ничего важного. Итак, начнем.

Чья-то истлевшая давно рука в закоулках башни великого собора начертала слово "рок" на греческом языке. Затем и само слово исчезло, но из него родилась целая книга о горбуне, цыганке и священнике.

Неудавшееся представление

6 января 1482 года - праздник крещения. По этому случаю дают мистерию во дворце Правосудия. Громадная толпа собирается с утра. Кардинал Бурбонский, а также послы из Фландрии, должны пожаловать на зрелище. Зрители постепенно начинают роптать. Школяры беснуются больше всех. Жеан, белокурый бесенок 16-ти лет, выделяется среди них. Это брат Клода Фролло, ученого архидьякона. Пьер Гренгуар, нервный автор мистерии, приказывает начинать представление. Однако поэту не везет: как только актеры произносят пролог, входит кардинал, а чуть позже и послы. Столь колоритны горожане из города Гента, что парижане смотрят лишь на них. Мэтр Копиноль, чулочник, вызывает всеобщее восхищение. Он по-дружески, не чинясь, разговаривает с Клопеном Труйльфу, отвратительным нищим. Проклятый фламандец, к ужасу Гренгуара, последними словами честит его постановку и предлагает избрать шутовского папу, которым станет тот, кто сделает самую жуткую гримасу. Из окна часовни высовывают свои физиономии претенденты на столь высокий титул. Квазимодо становится победителем. Это звонарь, дом которого - Собор Парижской Богоматери.

Краткое содержание одноименного произведения продолжается следующими событиями. Квазимодо даже не нужно гримасничать, настолько он уродлив. В нелепую мантию обряжают чудовищного горбуна. Его уносят на плечах для того, чтобы, согласно обычаю, пройти по улицам города. Автор постановки уже надеется продолжить пьесу, однако кто-то кричит, что Эсмеральда танцует на площади - и оставшиеся зрители тут же покидают свои места.

События на Гревской площади

Гренгуар бредет в тоске на Гревскую площадь. Он хочет посмотреть на Эсмеральду и вдруг видит прелестную девушку - не то ангела, не то фею, впрочем, оказавшуюся цыганкой. Как и другие зрители, Гренгуар зачарован плясуньей.

Но вот в толпе появляется мрачное лицо облысевшего мужчины. Этот человек обвиняет Эсмеральду в колдовстве, так как ее белая козочка 6 раз бьет по бубну копытцем, отвечая на вопрос, какое сегодня число. Девушка начинает петь, и вот слышится женский голос, полный исступленной ненависти. Это цыганку проклинает затворница Роландовой башни. На Гревскую площадь в это мгновение входит процессия. В ее центре красуется Квазимодо. Лысый человек, который напугал цыганку, бросается к нему, и Гренгуар понимает, что это его учитель герметики - Клод Фролло. Учитель срывает тиару с горбуна, рвет мантию в клочья, ломает посох. Квазимодо падает на колени перед ним. День, богатый на зрелища, уже подходит к концу. Без особых надежд Гренгуар бредет за цыганкой. Вдруг он слышит пронзительный крик: девушке пытаются зажать рот двое мужчин. Пьер зовет стражу. На зов появляется офицер, командующий королевскими стрелками. Хватают одного из посетителей - им оказывается Квазимодо. С капитана Феба де Шатопера, своего спасителя, цыганка не сводит благодарных глаз.

Гренгуар во Дворе чудес

Злосчастного поэта судьба заносит во Двор чудес - царство воров и нищих. Здесь хватают чужака и приводят его к Алтынному королю. Пьер в нем с удивлением узнает Клопена Труйльфу. Суровы здешние нравы: у чучела с бубенчиками надо вытащить кошелек, причем так, чтобы бубенчики не зазвенели. Иначе неудачника ожидает петля. Устроившего трезвон Гренгуара волокут на виселицу. Лишь женщина может его спасти, если найдется та, что захочет взять Гренгуара в мужья. На поэта никто не позарился, и ему пришлось бы качаться на перекладине, если бы по доброте душевной его не освободила Эсмеральда. Осмелевший поэт хочет предъявить свои супружеские права, но на этот случай у девушки есть небольшой кинжал. Стрекоза на глазах у Пьера превращается в осу. Гренгуар ложится на подстилку, ведь ему некуда идти.

Суд над Квазимодо ("Собор Парижской Богоматери")

Краткое содержание по главам переходит к описанию суда над Квазимодо, который происходит на следующий день после похищения Эсмеральды. Омерзительному горбуну в 1482 году было 20 лет, а Клоду Фролло, его благодетелю, - 36. На паперть собора 16 лет назад положили маленького уродца. Только один человек пожалел его. Клод, потеряв во время страшной чумы родителей, остался один с грудным ребенком на руках. Он его полюбил преданной страстной любовью. Может быть, мысль о брате и подтолкнула его к тому, чтобы подобрать сироту, названного им Квазимодо. Он его выкормил, научил читать и писать, приставил к колоколам.

Ненавидевший всех людей Квазимодо был за это безгранично предан архидьякону. Возможно, он любил больше, чем его, только Собор Парижской Богоматери. Краткое содержание интересующего нас произведения нельзя составить, не отметив, что для Квазимодо собор был домом, родиной, всей вселенной. Именно поэтому он, не сомневаясь, исполнил приказ Клода. Теперь Квазимодо должен был держать ответ за это. К глухому судье попадает глухой Квазимодо, что плачевно заканчивается - его приговаривают к позорному столбу и к плетям.

Сцена у позорного столба

Горбун не может понять, что происходит, до тех пор, пока его не принимаются пороть под крики толпы. Муки на этом не заканчиваются: добрые горожане после бичевания забрасывают его насмешками и камнями. Горбун просит пить, на что ему отвечают лишь взрывами хохота. На площади внезапно появляется Эсмеральда. Квазимодо, увидев эту виновницу своих бед, готов ее испепелить взглядом. Однако девушка бесстрашно поднимается к нему и подносит флягу с водой к его губам. По безобразной физиономии тогда скатывается слеза. Толпа теперь уже рукоплещет зрелищу невинности, юности и красоты, которое пришло на помощь воплощению злобы и уродства. Проклятиями разражается лишь затворница Роландовой башни.

Неудавшаяся забава

В начале марта, по прошествии нескольких недель, Феб де Шатопер беседует с Флер-де-Лис, своей невестой, и ее подружками. Девушки ради забавы хотят пригласить в дом пляшущую на Соборной площади хорошенькую цыганочку. Однако они вскоре раскаиваются в этом, так как Эсмеральда их всех затмевает красотой и изяществом. Сама цыганка глядит неотрывно на капитана, что тешит его самолюбие. Когда же козочка складывает слово "Феб" из букв, невеста его падает в обморок, а цыганку тут же изгоняют.

Разговор Клода Фролло с Гренгуаром

Девушка притягивает взоры: на нее из окна собора восхищенно смотрит Квазимодо, а из другого окна угрюмо рассматривает ее Клод Фролло. Он углядел рядом с цыганкой мужчину, а ведь раньше девушка всегда выступала одна. Архидьякон, спустившись вниз, узнает Пьера Гренгуара, своего ученика, который исчез 2 месяца назад. Клод расспрашивает его о цыганке. Поэт отвечает, что эта девушка - безобидное и очаровательное существо, дитя природы. Эсмеральда хранит целомудрие, так как хочет посредством амулета найти своих родителей. Этот амулет якобы помогает только девственницам. Ее любят за доброту и веселый нрав.

Эсмеральда полагает, что в городе у нее есть лишь 2 врага - затворница Роландовой башни, почему-то ненавидящая цыган, а также священник, который постоянно преследует ее. Девушка при помощи бубна обучает фокусам свою козочку. Никакого колдовства нет в них - понадобилось лишь 2 месяца для того, чтобы научить животное складывать слово "Феб". В крайнее волнение приходит архидьякон. Он слышит в тот же день, как Жеан, его брат, окликает дружески по имени капитана королевских стрелков, и идет в кабак с молодыми повесами.

Убийство Феба

Что же происходит дальше в таком насыщенном событиями произведении, как роман "Собор Парижской Богоматери"? Очень краткое содержание, составленное нами, продолжается одним важным эпизодом - убийством Феба. Произошло оно так. У Феба назначено свидание с цыганкой. Девушка влюблена и готова даже пожертвовать амулетом. Ведь если у нее есть Феб, для чего ей мать и отец? Капитан целует цыганку, и она видит в этот момент кинжал, занесенный над ним. Лицо ненавистного священника возникает перед Эсмеральдой. Девушка теряет сознание. Придя в себя, она со всех сторон слышит о том, что капитана заколола колдунья.

Приговор, вынесенный Эсмеральде

Проходит еще месяц. Двор чудес и Грегуар в страшной тревоге - Эсмеральда пропала. Пьер однажды видит собравшуюся у Дворца правосудия толпу. Ему говорят, что идет суд над убийцей военного. Эсмеральда все отрицает, несмотря на улики - демона в одежде священника, которого многие свидетели видели, а также бесовскую козу. Однако девушка не выдерживает пытки испанским сапогом - она признается в проституции, колдовстве, а также в убийстве Феба. Ее приговаривают по совокупности преступлений к покаянию, которое она должна совершить у Собора, после чего - к повешению. Такая же казнь предстоит и козе.

Клод навещает цыганку в каземате

В каземат к девушке приходит Клод Фролло. Он просит ее бежать с ним, признается в любви. Эсмеральда любовь этого попа отвергает, а вместе с ней и предложенное спасение. Клод злобно кричит в ответ, что Феб умер. Но это ложь - он выжил, и сердце его снова заполнила любовь к Флер де Лис.

Эсмеральда спасается в церкви

Влюбленные в день казни нежно воркуют, поглядывая с любопытством в окно. Невеста первой узнает цыганку. Эсмеральда же, увидев Феба, лишается чувств. Квазимодо подхватывает ее на руки и бежит с криком "убежище" в Собор Парижской Богоматери. Краткое содержание продолжается тем, что восторженными воплями приветствует горбуна толпа. Рев этот достигает Гревской площади, а также Роландовой башни, в которой затворница не сводит глаз с виселицы. Укрывшись в церкви, жертва ускользнула.

Для Эсмеральды теперь является домом Собор Парижской Богоматери. Краткое содержание страниц, посвященных ее жизни здесь, следующее. Девушка не может привыкнуть к уродливому горбуну. Тот, не желая раздражать Эсмеральду своей глухотой, дает ей свисток, звук которого он может расслышать. Когда архидьякон набрасывается на девушку, Квазимодо едва не убивает его в темноте. Клода спасает лишь луч месяца. Он начитает ревновать цыганку к звонарю.

Штурм Собора

Гренгуар по его наущению поднимает весь Двор чудес - воры и нищие для того, чтобы спасти цыганку, штурмуют Собор Парижской Богоматери. Краткое содержание и описание этого штурма в рамках одной статьи мы постарались составить, не упустив ничего важного. Девушку отчаянно обороняет Квазимодо. Жеан Фролло гибнет от его руки. Гренуар тем временем тайком выводит девушку из Собора, после чего передает невольно в руки Клода. Священник увлекает Эсмеральду на Гревскую площадь, предлагает в последний раз свою любовь. Нет спасения: узнав о бунте, сам король распорядился повесить колдунью. В ужасе цыганка отшатывается от Клода. Он тащит девушку к Роландовой башне.

Воссоединение матери с дочерью

Драматические события изобразил в своем произведении Гюго ("Собор Парижской Богоматери"). Краткое содержание самых трагических из них все еще впереди. Расскажем о том, чем же закончилась эта история.

Высунув из-за решетки руку, затворница хватает Эсмеральду, а священник зовет стражу. Цыганка умоляет ее отпустить, однако Пакетта Шантфлери в ответ лишь злобно смеется. Ее дочь украли цыгане, теперь же пусть умрет их отродье. Затворница показывает Эсмеральде башмачок своей дочери - точно такой же в ладанке у Эсмеральды. Затворница чуть не теряет от радости рассудок - она нашла свое дитя. Мать и дочь слишком поздно вспоминают об опасности. Затворница пытается спрятать дочь в келье, но девушку находят и тащат на виселицу.

Финал

Трагический финал имеет "Собор Парижской Богоматери". Роман заставляет читателей сопереживать главным героям на протяжении всего произведения, а в особенности - в заключительном эпизоде. Опишем его. Мать в отчаянном порыве впивается в руку палача зубами. Ее отшвыривают, и женщина падает замертво. Архидьякон с высоты Собора смотрит на площадь. Уже заподозривший его в похищении цыганки Квазимодо крадется за ним и видит, как на шею девушке надевают петлю. Во время казни священник смеется. Его не слышит Квазимодо, но видит сатанинский оскал и сталкивает в бездну Клода.

Так заканчивается "Собор Парижской Богоматери". Краткое содержание мюзикла или романа, конечно, не способно передать его художественных особенностей и эмоциональной силы. Мы постарались отметить лишь основные события сюжета. Довольно большое по объему произведение - "Собор Парижской Богоматери". Подробное краткое содержание поэтому нельзя составить, не опустив некоторые моменты. Однако основное мы описали. Надеемся, представленная информация была вам полезна.

© Коган Н., перевод на русский язык, 2012

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Несколько лет тому назад, осматривая собор Парижской Богоматери, или, выражаясь точнее, обследуя его, автор этой книги обнаружил в темном закоулке одной из башен следующее начертанное на стене слово:

Эти греческие буквы, потемневшие от времени и довольно глубоко врезанные в камень, некие свойственные готическому письму признаки, запечатленные в форме и расположении букв, как бы указывающие на то, что начертаны они были рукой человека Средневековья, и в особенности мрачный и роковой смысл, в них заключавшийся, глубоко поразили автора.

Он спрашивал себя, он старался постигнуть, чья страждущая душа не пожелала покинуть сей мир без того, чтобы не оставить на челе древней церкви этого стигмата преступлений или несчастья.

Позже эту стену (я даже точно не припомню, какую именно) не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла. Именно так в течение вот уже двухсот лет поступают с чудесными церквями Средневековья. Их увечат как угодно – и изнутри и снаружи. Священник их перекрашивает, архитектор скоблит; потом приходит народ и разрушает их.

И вот ничего не осталось ни от таинственного слова, высеченного в стене сумрачной башни собора, ни от той неведомой судьбы, которую это слово так печально обозначило, – ничего, кроме хрупкого воспоминания, которое автор этой книги им посвящает. Несколько столетий тому назад исчез из числа живых человек, начертавший на стене это слово; в свою очередь, исчезло со стены собора и само слово; быть может, исчезнет скоро с лица земли и сам собор.

Это слово и породило настоящую книгу.

Книга первая

I. Большой зал

Триста сорок восемь лет шесть месяцев и девятнадцать дней тому назад парижане проснулись под перезвон всех колоколов, которые неистовствовали за тремя оградами Ситэ, Университетской стороны и Города. Между тем день 6 января 1482 года отнюдь не являлся датой, о которой могла бы хранить память история. Ничего примечательного не было в событии, которое с самого утра привело в такое движение и колокола, и горожан Парижа. Это не был ни штурм пикардийцев или бургундцев, ни процессия с мощами, ни бунт школяров, ни въезд «нашего грозного властелина господина короля», ни даже достойная внимания казнь воров и воровок на виселице по приговору парижской юстиции. Это не было также столь частое в XV веке прибытие какого-либо пестро разодетого и разукрашенного плюмажами иноземного посольства. Не прошло и двух дней, как последнее из них – это были фламандские послы, уполномоченные заключить брак между дофином и Маргаритой Фландрской , – вступило в Париж, к великой досаде кардинала Бурбонского, который из угождения королю должен был скрепя сердце принимать неотесанную толпу фламандских бургомистров и угощать их в своем Бурбонском дворце представлением «весьма прекрасной моралите, шуточной сатиры и фарса», пока проливной дождь заливал его роскошные ковры, разостланные у входа во дворец.

Событие, которое 6 января «взволновало всю парижскую чернь», как говорит Жеан де Труа , было двойное празднество, объединившее с незапамятных времен праздник Крещения с праздником шутов.

В этот день на Гревской площади зажигались потешные огни, у Бракской часовни происходила церемония посадки майского деревца, в здании Дворца правосудия давалась мистерия. Об этом еще накануне возвестили при звуках труб на всех перекрестках глашатаи господина парижского прево, разодетые в щегольские полукафтанья из лилового камлота с большими белыми крестами на груди.

Заперев двери домов и лавок, толпы горожан и горожанок с самого утра потянулись отовсюду к упомянутым местам. Одни решили отдать предпочтение потешным огням, другие – майскому дереву, третьи – мистерии. Впрочем, к чести исконного здравого смысла парижских зевак, следует признать, что большая часть толпы направилась к потешным огням, вполне уместным в это время года, другие – смотреть мистерию в хорошо защищенном от холода зале Дворца правосудия; а бедному, жалкому, еще не расцветшему майскому деревцу все любопытные единодушно предоставили зябнуть в одиночестве под январским небом, на кладбище Бракской часовни.

Народ больше всего теснился в проходах Дворца правосудия, так как было известно, что прибывшие третьего дня фламандские послы намеревались присутствовать на представлении мистерии и на избрании папы шутов, которое также должно было состояться в большом зале Дворца.

Нелегко было пробраться в этот день в большой зал, считавшийся в то время самым обширным закрытым помещением на свете. (Правда, Соваль тогда еще не обмерил громадный зал в замке Монтаржи.) Запруженная народом площадь перед Дворцом правосудия представлялась зрителям, глядевшим на нее из окон, морем, куда пять или шесть улиц, подобно устьям рек, непрерывно извергали все новые потоки людей. Непрестанно возрастая, эти людские волны разбивались об углы домов, выступавшие то тут, то там подобно высоким мысам в неправильном водоеме площади.

Посредине высокого готического фасада Дворца правосудия находилась главная лестница, по которой безостановочно поднимался и спускался двойной поток людей; расколовшись ниже, на промежуточной площадке, надвое, он широкими волнами разливался по двум боковым спускам; эта главная лестница, как бы непрерывно струясь, сбегала на площадь, подобно водопаду, низвергавшемуся в озеро. Крик, смех, топот тысячи ног производили страшный шум и гам. Время от времени этот шум и гам усиливался: течение, несшее всю эту толпу к главному крыльцу, поворачивало вспять и, крутясь, образовывало водовороты. Причиной тому были либо стрелок, давший кому-нибудь тумака, либо лягавшаяся лошадь начальника городской стражи, водворявшего порядок; эта милая традиция, завещанная парижским прево коннетаблям, перешла от коннетаблей по наследству к конной страже, а от нее – к нынешней жандармерии Парижа.

В дверях, в окнах, в слуховых оконцах, на крышах домов кишели тысячи благодушных, безмятежных и почтенных горожан, спокойно глазевших на Дворец, глазевших на толпу и ничего более не желавших, ибо многие парижане довольствуются зрелищем самих зрителей, и даже стена, за которой что-либо происходит, уже представляет для них предмет, достойный любопытства.

Если бы нам, живущим в 1830 году, дано было мысленно вмешаться в толпу парижан XV века и, получая со всех сторон пинки, толчки, еле удерживаясь на ногах, проникнуть вместе с ней в этот обширный зал Дворца, казавшийся в день 6 января 1482 года таким тесным, то зрелище, представившееся нашим глазам, не лишено было бы занимательности и очарования; нас окружили бы вещи столь старинные, что они для нас были бы полны новизны.

Если читатель согласен, мы попытаемся хотя бы мысленно воссоздать то впечатление, которое он испытал бы, перешагнув вместе с нами порог этого обширного зала и очутившись среди толпы, одетой в хламиды, полукафтанья и безрукавки.

Прежде всего мы были бы оглушены и ослеплены. Над нашими головами – двойной стрельчатый свод, отделанный деревянной резьбой, расписанной золотыми лилиями по лазурному полю; под ногами – пол, вымощенный белыми и черными мраморными плитами. В нескольких шагах от нас огромный столб, затем другой, третий – всего на протяжении зала семь таких столбов, служащих линией опоры для пяток двойного свода. Вокруг первых четырех столбов – лавочки торговцев, сверкающие стеклянными изделиями и мишурой; вокруг трех остальных – истертые дубовые скамьи, отполированные короткими широкими штанами судившихся и мантиями стряпчих. Кругом зала вдоль высоких стен между дверьми, между окнами, между столбами – нескончаемая вереница изваяний королей Франции, начиная с Фарамонда : королей нерадивых, опустивших руки и потупивших очи, королей доблестных и воинственных, смело подъявших чело и руки к небесам. Далее, в высоких стрельчатых окнах – тысячецветные стекла; в широких дверных нишах – богатые, тончайшей резьбы двери; и все это – своды, столбы, стены, наличники окон, панели, двери, изваяния – сверху донизу покрыто великолепной голубой с золотом раскраской, успевшей к тому времени уже слегка потускнеть и почти совсем исчезнувшей под слоем пыли и паутины в 1549 году, когда дю Брель по традиции все еще восхищался ею.

Теперь вообразите себе этот громадный продолговатый зал, освещенный сумеречным светом январского дня, наводненный пестрой и шумной толпой, которая плывет по течению вдоль стен и вертится вокруг семи столбов, и вы уже получите смутное представление обо всей той картине, любопытные подробности которой мы попытаемся обрисовать точнее.

Несомненно, если бы Равальяк не убил Генриха IV, не было бы и документов о деле Равальяка, хранившихся в канцелярии Дворца правосудия; не было бы и сообщников Равальяка, заинтересованных в исчезновении этих документов; значит, не было бы и поджигателей, которым, за неимением лучшего средства, пришлось сжечь канцелярию, чтобы сжечь документы, и сжечь Дворец правосудия, чтобы сжечь канцелярию; следовательно, не было бы и пожара 1618 года. Все еще высился бы старинный Дворец с его старинным залом, и я мог бы сказать читателю: «Пойдите полюбуйтесь на него»; мы, таким образом, были бы избавлены: я – от описания этого зала, а читатель – от чтения сего посредственного описания. Это подтверждает новую истину, что последствия великих событий неисчислимы.

Весьма возможно, впрочем, что у Равальяка никаких сообщников не было, а если случайно они у него и оказались, то могли быть совершенно непричастны к пожару 1618 года. Существуют еще два других весьма правдоподобных объяснения. Во-первых, огромная пылающая звезда, шириною в фут, длиною в локоть, свалившаяся, как всем известно, с неба 7 марта после полуночи на крышу Дворца правосудия; во-вторых, четверостишие Теофиля :

Да, шутка скверная была,
Когда сама богиня Права,
Съев пряных кушаний немало,
Себе все нёбо обожгла .

Но, как бы ни думать об этом тройном – политическом, метеорологическом и поэтическом – толковании, прискорбный факт пожара остается несомненным. По милости этой катастрофы, в особенности же по милости всевозможных последовательных реставраций, уничтоживших то, что пощадило пламя, немногое уцелело ныне от этой первой обители королей Франции, от этого Дворца, более древнего, чем Лувр, настолько древнего уже в царствование короля Филиппа Красивого , что в нем искали следов великолепных построек, воздвигнутых королем Робером и описанных Эльгальдусом .

Исчезло почти все. Что сталось с кабинетом, в котором Людовик Святой «завершил свой брак» ? Где тот сад, в котором он, «одетый в камлотовую тунику, грубого сукна безрукавку и плащ, свисавший до черных сандалий», возлежа вместе с Жуанвилем на коврах, вершил правосудие ? Где покои императора Сигизмунда? Карла IV? Иоанна Безземельного? Где то крыльцо, с которого Карл VI провозгласил свой милостивый эдикт? Где та плита, на которой Марсель в присутствии дофина зарезал Робера Клермонского и маршала Шампанского ? Где та калитка, возле которой были изорваны буллы антипапы Бенедикта и откуда, облаченные на посмешище в ризы и митры и принужденные публично каяться на всех перекрестках Парижа, выехали обратно те, кто привез эти буллы? Где большой зал, его позолота, его лазурь, его стрельчатые арки, статуи, каменные столбы, его необъятный свод, весь в скульптурных украшениях? А вызолоченный покой, у входа в который стоял коленопреклоненный каменный лев с опущенной головой и поджатым хвостом, подобно львам Соломонова трона, в позе смирения, как то приличествует грубой силе перед лицом правосудия? Где великолепные двери, великолепные высокие окна? Где все чеканные работы, при виде которых опускались руки у Бискорнета? Где тончайшая резьба дю Ганси?.. Что сделало время, что сделали люди со всеми этими чудесами? Что получили мы взамен всего этого, взамен этой истории галлов, взамен этого искусства готики? Тяжелые полукруглые низкие своды господина де Броса , сего неуклюжего строителя портала Сен-Жерве, – это взамен искусства; что же касается истории, то у нас сохранились лишь многословные воспоминания о центральном столбе, которые еще доныне отдаются эхом в болтовне всевозможных господ Патрю .

Но все это не так уж важно. Обратимся к подлинному залу подлинного древнего Дворца.

Один конец этого гигантского параллелограмма был занят знаменитым мраморным столом такой длины, ширины и толщины, что, если верить старинным описям, стиль которых мог возбудить аппетит у Гаргантюа, «подобного ломтя мрамора никогда не было видано на свете»; противоположный конец занимала часовня, где стояла изваянная по приказанию Людовика XI статуя, изображающая его коленопреклоненным перед Пречистой Девой, и куда он, невзирая на то что две ниши в ряду королевских изваяний остаются пустыми, приказал перенести статуи Карла Великого и Людовика Святого – двух святых, которые в качестве королей Франции, по его мнению, имели большое влияние на небесах. Эта часовня, еще новая, построенная всего только лет шесть тому назад, была создана в изысканном вкусе того очаровательного, с великолепной скульптурой и тонкими чеканными работами зодчества, которое отмечает у нас конец готической эры и удерживается вплоть до середины XVI века в волшебных архитектурных фантазиях Возрождения.

Небольшая сквозная розетка, вделанная над порталом, по филигранности и изяществу работы представляла собой настоящий образец искусства. Она казалась кружевной звездой.

Посреди зала, напротив главных дверей, было устроено прилегавшее к стене возвышение, обтянутое золотой парчой, с отдельным входом через окно, пробитое в этой стене из коридора, смежного с вызолоченным покоем. Предназначалось оно для фламандских послов и для других знатных особ, приглашенных на представление мистерии.

По издавна установившейся традиции представление мистерии должно было состояться на знаменитом мраморном столе. С самого утра он уже был для этого приготовлен. На его великолепной мраморной плите, вдоль и поперек исцарапанной каблуками судейских писцов, стояла довольно высокая деревянная клетка, верхняя плоскость которой, доступная взорам всего зрительного зала, должна была служить сценой, а внутренняя часть, задрапированная коврами, – одевальной для лицедеев. Бесхитростно приставленная снаружи лестница должна была соединять сцену с одевальной и предоставлять свои крутые ступеньки и для выхода актеров на сцену, и для ухода их за кулисы. Таким образом, любое неожиданное появление актера, перипетии действия, сценические эффекты – ничто не могло миновать этой лестницы. О невинное и достойное уважения детство искусства и механики!

Четыре судебных пристава Дворца, непременные надзиратели за всеми народными увеселениями как в дни празднеств, так и в дни казней, стояли на карауле по четырем углам мраморного стола.

Представление мистерии должно было начаться только в полдень, с двенадцатым ударом больших стенных дворцовых часов. Несомненно, для театрального представления это было несколько позднее время, но оно было удобно для послов.

Тем не менее вся многочисленная толпа народа дожидалась представления с самого утра. Добрая половина этих простодушных зевак с рассвета дрогла перед большим крыльцом Дворца; иные даже утверждали, будто они провели всю ночь, лежа поперек главного входа, чтобы первыми попасть в залу. Толпа росла непрерывно и, подобно водам, выступающим из берегов, постепенно вздымалась вдоль стен, вздувалась вокруг столбов, заливала карнизы, подоконники, все архитектурные выступы, все выпуклости скульптурных украшений. Немудрено, что давка, нетерпение, скука, дозволенные в этот день, зубоскальство и озорство, возникающие по всякому пустяку ссоры, будь то соседство слишком острого локтя или подбитого гвоздями башмака, усталость от долгого ожидания – все, вместе взятое, еще задолго до прибытия послов придавало ропоту этой запертой, стиснутой, сдавленной, задыхающейся толпы едкий и горький привкус. Только и слышно было, что проклятия и сетования по адресу фламандцев, купеческого старшины, кардинала Бурбонского, главного судьи Дворца, Маргариты Австрийской, стражи с плетьми, стужи, жары, скверной погоды, епископа Парижского, папы шутов, каменных столбов, статуй, этой закрытой двери, того открытого окна – и все это к несказанной потехе рассеянных в толпе школяров и слуг, которые подзадоривали общее недовольство своими острыми словечками и шуточками, еще больше возбуждая этими булавочными уколами общее недовольство.

Среди них отличалась группа веселых сорванцов, которые, выдавив предварительно стекла в окне, бесстрашно расселись на карнизе и оттуда бросали свои лукавые взгляды и замечания попеременно то в толпу, находящуюся в зале, то в толпу на площади. Судя по тому, как они передразнивали окружающих, по их оглушительному хохоту, по насмешливым окликам, которыми они обменивались с товарищами через весь зал, видно было, что эти школяры далеко не разделяли скуки и усталости остальной части публики, превращая для собственного удовольствия все, что попадалось им на глаза, в зрелище, помогавшее им терпеливо переносить ожидание.

– Клянусь душой, это вы там, Жоаннес Фролло де Молендино! – кричал один из них другому, белокурому бесенку с хорошенькой лукавой рожицей, примостившемуся на акантах капители. – Недаром вам дали прозвище Жеан Мельник, ваши руки и ноги и впрямь походят на четыре крыла ветряной мельницы. Давно вы здесь?

– По милости дьявола, – ответил Жоаннес Фролло, – я торчу здесь уже больше четырех часов, надеюсь, они зачтутся мне в чистилище! Еще в семь утра я слышал, как восемь певчих короля сицилийского пропели у ранней обедни в Сент-Шапель «Достойную».

– Прекрасные певчие! – ответил собеседник. – Голоса у них тоньше, чем острие их колпаков. Однако перед тем как служить обедню господину святому Иоанну, королю следовало бы осведомиться, приятно ли господину Иоанну слушать эту гнусавую латынь с провансальским акцентом.

– Он заказал обедню, чтобы дать заработать этим проклятым певчим сицилийского короля! – злобно крикнула какая-то старуха из теснившейся под окнами толпы. – Скажите на милость! Тысячу парижских ливров за одну обедню! Да еще из налога за право продавать морскую рыбу в Париже!

– Помолчи, старуха! – вмешался какой-то важный толстяк, все время зажимавший себе нос из-за близкого соседства с рыбной торговкой. – Обедню надо бы отслужить. Или вы хотите, чтобы король опять захворал?

– Ловко сказано, господин Жиль Лекорню , придворный меховщик! – крикнул ухватившийся за капитель маленький школяр.

Оглушительный взрыв хохота приветствовал злополучное имя придворного меховщика.

– Лекорню! Жиль Лекорню! – орали одни.

– Долой шестерых богословов и белые стихари!

– Как, разве это богословы? А я думал – это шесть белых гусей, которых святая Женевьева отдала городу за поместье Роньи!

– Долой медиков!

– Долой диспуты на заданные и на свободные темы!

– Швырну-ка я в тебя шапкой, казначей святой Женевьевы! Ты меня объегорил! Это чистая правда! Он отдал мое место в нормандском землячестве маленькому Асканио Фальцаспада из провинции Бурж, а ведь тот итальянец.

– Это несправедливо! – закричали школяры. – Долой казначея святой Женевьевы!

– Эй! Иоахим де Ладеор! Эй! Лук Даюиль! Эй! Ламбер Октеман!

– Чтоб черт придушил попечителя немецкой корпорации!

– И капелланов из Сент-Шапель вместе с их серыми меховыми плащами.

– Seu ded Pellibus grisis fourratis!

– Эй! Магистры искусств! Вон они, черные мантии! Вон они, красные мантии!

– Получается недурной хвост позади ректора!

– Точно у венецианского дожа, отправляющегося обручаться с морем .

– Гляди, Жеан, вон каноники святой Женевьевы.

– К черту чернецов!

– Аббат Клод Коар! Доктор Клод Коар! Кого вы ищете? Марию Жифард?

– Она живет на улице Глатиньи.

– Она греет постели смотрителя публичных домов.

– Она выплачивает ему свои четыре денье – quattuor denarios.

– Aut unum bombum.

– Вы хотите сказать – с каждого носа?

– Товарищи, вон мэтр Симон Санен, попечитель Пикардии, а позади него сидит жена!

– Смелее, мэтр Симон!

– Добрый день, господин попечитель!

– Покойной ночи, госпожа попечительша!

– Экие счастливцы, им все видно, – вздыхая, промолвил все еще продолжавший цепляться за листья капители Жоаннес де Молендино.

Между тем присяжный библиотекарь Университета, мэтр Андри Мюнье, прошептал на ухо придворному меховщику, Жилю Лекорню:

– Уверяю вас, сударь, что это светопреставление. Никогда еще среди школяров не наблюдалось такой распущенности, и все это наделали проклятые изобретения: пушки, кулеврины, бомбарды, а главное, книгопечатание, эта новая германская чума. Нет уж более рукописных сочинений и книг. Печать убивает книжную торговлю. Наступают последние времена.

– Это заметно и по тому, как стала процветать торговля бархатом, – ответил меховщик.

В эту секунду пробило двенадцать.

– А-а! – одним вздохом ответила толпа.

Школяры притихли. Затем поднялась невероятная сумятица, зашаркали ноги, задвигались головы; послышалось общее оглушительное сморканье и кашель; всякий приладился, примостился, приподнялся. И вот наступила полная тишина: все шеи были вытянуты, все рты полуоткрыты, все взгляды устремлены на мраморный стол. Но ничего нового на нем не появилось. Там по-прежнему стояли четыре судебных пристава, застывшие и неподвижные, словно раскрашенные статуи. Тогда все глаза обратились к возвышению, предназначенному для фламандских послов. Дверь была все так же закрыта, на возвышении – никого. Собравшаяся с утра толпа ждала полудня, послов Фландрии и мистерии. Своевременно явился только полдень. Это уже было слишком!

Подождали еще одну, две, три, пять минут, четверть часа; никто не появлялся. Помост пустовал, сцена безмолвствовала.

Нетерпение толпы сменилось гневом. Слышались возгласы возмущения, правда, еще негромкие. «Мистерию! Мистерию!» – раздавался приглушенный ропот. Возбуждение возрастало. Гроза, дававшая о себе знать пока лишь громовыми раскатами, уже веяла над толпой. Жеан Мельник был первым, вызвавшим вспышку молнии.

– Мистерию, и к черту фламандцев! – крикнул он во всю глотку, обвившись, словно змея, вокруг своей капители.

Толпа принялась рукоплескать.

– Мистерию, мистерию! А Фландрию ко всем чертям! – повторила толпа.

– Подать мистерию, и немедленно! – продолжал школяр. – А то, пожалуй, придется нам для развлечения и в назидание повесить главного судью.

– Дельно сказано, – закричала толпа, – а для начала повесим его стражу!

Поднялся невообразимый шум. Четыре несчастных пристава побледнели и переглянулись. Народ двинулся на них, и им уже чудилось, что под его напором прогибается и подается хрупкая деревянная балюстрада, отделявшая их от зрителей. То была опасная минута.

– Вздернуть их! Вздернуть! – кричали со всех сторон.

В это мгновение приподнялся ковер описанной нами выше одевальной и пропустил человека, одно появление которого внезапно усмирило толпу и, точно по мановению волшебного жезла, превратило ее ярость в любопытство.

Человек этот, дрожа всем телом, отвешивал бесчисленные поклоны, неуверенно двинулся к краю мраморного стола, и с каждым шагом эти поклоны становились все более похожими на коленопреклонения.

Мало-помалу водворилась тишина. Слышался лишь тот еле уловимый гул, который всегда стоит над молчащей толпой.

– Господа горожане и госпожи горожанки, – сказал вошедший, – нам предстоит высокая честь декламировать и представлять в присутствии его высокопреосвященства господина кардинала превосходную моралите под названием «Праведный суд Пречистой Девы Марии». Я буду изображать Юпитера. Его преосвященство сопровождает в настоящую минуту почетное посольство герцога Австрийского, которое несколько замешкалось, выслушивая у ворот Боде приветственную речь господина ректора Университета. Как только его святейшество господин кардинал прибудет, мы тотчас же начнем.

Нет сомнения, что только вмешательство самого Юпитера помогло спасти от смерти четырех несчастных приставов. Если бы нам выпало счастье самим выдумать эту вполне достоверную историю, а значит, и быть ответственными за ее содержание перед судом преподобной нашей матери-критики, то, во всяком случае, против нас нельзя было бы выдвинуть классического правила: Ne deus intersit . Надо сказать, что одеяние господина Юпитера было очень красиво и также немало способствовало успокоению толпы, привлекая к себе ее внимание. Он был одет в кольчугу, обтянутую черным бархатом с золотой вышивкой; голову его прикрывала двухконечная шляпа с пуговицами позолоченного серебра; и не будь его лицо частью нарумянено, частью покрыто густой бородой, не держи он в руках усыпанной мишурой и обмотанной канителью трубки позолоченного картона, в которой искушенный глаз легко мог признать молнию, не будь его ноги обтянуты в трико телесного цвета и на греческий манер обвиты лентами, – этот Юпитер по своей суровой осанке мог бы легко выдержать сравнение с любым бретонским стрелком из отряда герцога Беррийского.

Маргарита Фландрская (1482–1530). – Дочь императора Максимилиана Австрийского, Маргарита с детства воспитывалась при французском дворе, так как предназначалась в жены дофину (будущему Карлу VIII).

. …вместе с Жуанвилем… вершил правосудие. – Людовик IX реформировал французское феодальное судопроизводство: установил общий для всей страны верховный суд короля, сделал центральным судебным органом Парижский парламент. По преданию, король сам ежедневно выслушивал жалобы от подданных. Жуанвиль, Жан – приближенный Людовика IX, сопровождал его в крестовом походе и принимал участие в его реформах.

Марсель… зарезал Робера Клермонского и маршала Шампанского… – Этьен Марсель – купеческий старшина (прево) Парижа – возглавил в 1356–1358 гг. восстание парижских купцов и ремесленников, представлявшее собой попытку нарождавшейся буржуазии ограничить королевскую власть. В ходе восстания были убиты ближайшие советники дофина Карла, упомянутые Гюго.

. …изорваны буллы антипапы Бенедикта… – Во время раскола католической церкви противники папы римского выбирали своего папу (антипапу), резиденция которого находилась в г. Авиньоне. Оба папы постоянно пытались втянуть в свои интриги европейские государства, в том числе Францию. Антипапа Бенедикт XIII был у власти с 1394 по 1417 г.

Де Брос, Саломон (ок. 1570–1626) – французский архитектор, построивший Люксембургский дворец и портал церкви Сен-Жерве в Париже; после пожара 1618 г. перестроил один из главных залов Дворца правосудия.

. …в болтовне всевозможных господ Патрю. – Патрю, Оливье (1604–1681) – парижский юрист, считался первым адвокатом своего времени и славился ораторским искусством, за что был избран в Академию. Личный друг теоретика классицизма поэта Буало, Патрю олицетворял для Гюго придворный литературный стиль XVII в., чем и объясняется враждебный отзыв о нем.

Несколько лет тому назад, осматривая Собор Парижской Богоматери или, выражаясь точнее, обследуя его, автор этой книги обнаружил в темном закоулке одной из башен следующее начертанное на стене слово:

...

Эти греческие буквы, потемневшие от времени и довольно глубоко врезанные в камень, некие свойственные готическому письму признаки, запечатленные в форме и расположении букв, как бы указывающие на то, что начертаны они были рукой человека средневековья, и в особенности мрачный и роковой смысл, в них заключавшийся, глубоко поразили автора.

Он спрашивал себя, он старался постигнуть, чья страждущая душа не пожелала покинуть сей мир без того, чтобы не оставить на челе древней церкви этого стигмата преступлений или несчастья.

Позже эту стену (я даже точно не припомню, какую именно) не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла. Именно так в течение вот уже двухсот лет поступают с чудесными церквами средневековья. Их увечат как угодно – и изнутри и снаружи. Священник их перекрашивает, архитектор скоблит; потом приходит народ и разрушает их.

И вот ничего не осталось ни от таинственного слова, высеченного в стене сумрачной башни собора, ни от той неведомой судьбы, которую это слово так печально обозначало, – ничего, кроме хрупкого воспоминания, которое автор этой книги им посвящает. Несколько столетий тому назад исчез из числа живых человек, начертавший на стене это слово; исчезло со стены собора и само слово; быть может, исчезнет скоро с лица земли и сам собор.

Это слово и породило настоящую книгу.

Март 1831

Книга первая

I. Большая зала

Триста сорок восемь лет шесть месяцев и девятнадцать дней тому назад парижане проснулись под перезвон всех колоколов, которые неистовствовали за тремя оградами: Сите, Университетской стороны и Города.

Между тем день 6 января 1482 года отнюдь не являлся датой, о которой могла бы хранить память история. Ничего примечательного не было в событии, которое с самого утра привело в такое движение и колокола и горожан Парижа. Это не был ни штурм пикардийцев или бургундцев, ни процессия с мощами, ни бунт школяров, ни въезд «нашего грозного властелина короля», ни даже достойная внимания казнь воров и воровок на виселице по приговору парижской юстиции. Это не было также столь частое в XV веке прибытие какоголибо пестро разодетого и разукрашенного плюмажами иноземного посольства. Не прошло и двух дней, как последнее из них – это были фландрские послы, уполномоченные заключить брак между дофином и Маргаритой Фландрской, – вступило в Париж, к великой досаде кардинала Бурбонского, который, в угоду королю, должен был скрепя сердце принимать неотесанную толпу фламандских бургомистров и угощать их в своем Бурбонском дворце представлением «прекрасной моралитэ, шутливой сатиры и фарса», пока проливной дождь заливал его роскошные ковры, разостланные у входа во дворец.

Тем событием, которое 6 января «взволновало всю парижскую чернь», как говорит Жеан де Труа, – было празднество, объединявшее с незапамятных времен праздник Крещения с праздником шутов.

В этот день на Гревской площади зажигались потешные огни, у Бракской часовни происходила церемония посадки майского деревца, в здании Дворца правосудия давалась мистерия. Об этом еще накануне возвестили при звуках труб на всех перекрестках глашатаи парижского прево, разодетые в щегольские полукафтанья из лилового камлота с большими белыми крестами на груди.

Заперев двери домов и лавок, толпы горожан и горожанок с самого утра потянулись отовсюду к упомянутым местам. Одни решили отдать предпочтение потешным огням, другие – майскому дереву, третьи – мистерии. Впрочем, к чести исконного здравого смысла парижских зевак, следует признать, что большая часть толпы направилась к потешным огням, вполне уместным в это время года, другие – смотреть мистерию в хорошо защищенной от холода зале Дворца правосудия; а бедному, жалкому, еще не расцветшему майскому деревцу все любопытные единодушно предоставили зябнуть в одиночестве под январским небом, на кладбище Бракской часовни.

Народ больше всего теснился в проходах Дворца правосудия, так как было известно, что прибывшие третьего дня фландрские послы намеревались присутствовать на представлении мистерии и на избрании папы шутов, которое также должно было состояться в большой зале Дворца.

Нелегко было пробраться в этот день в большую залу, считавшуюся в то время самым обширным закрытым помещением на свете. (Правда, Соваль тогда еще не обмерил громадную залу в замке Монтаржи.) Запруженная народом площадь перед Дворцом правосудия представлялась зрителям, глядевшим на нее из окон, морем, куда пять или шесть улиц, подобно устьям рек, непрерывно извергали все новые потоки голов. Непрестанно возрастая, эти людские волны разбивались об углы домов, выступавшие то тут, то там, подобно высоким мысам в неправильном водоеме площади.

Посредине высокого готического фасада Дворца правосудия находилась главная лестница, по которой безостановочно поднимался и спускался людской поток; расколовшись ниже, на промежуточной площадке, надвое, он широкими волнами разливался по двум боковым спускам; эта главная лестница, как бы непрерывно струясь, сбегала на площадь, подобно водопаду, низвергающемуся в озеро. Крик, смех, топот ног производили страшный шум и гам. Время от времени этот шум и гам усиливался: течение, несшее толпу к главному крыльцу, поворачивало вспять и, крутясь, образовывало водовороты. Причиной тому были либо стрелок, давший комунибудь тумака, либо лягавшаяся лошадь начальника городской стражи, водворявшего порядок; эта милая традиция, завещанная парижским прево конетаблям, перешла от конетаблей по наследству к конной страже, а от нее к нынешней жандармерии Парижа.